Валерьян Телёбин - Финская война. Бастионы Лапландии

Повторная попытка атаки на следующий день едва не стоила финнам всего 9-го батальона под командованием капитана Крамберга: во фланг наступающим новобранцам ударила наша танковая группа. Но посланная в бой без пехотного прикрытия (не оказалось под рукой у командира 420-го полка ни одной лыжной группы на тот момент) сама сильно рисковала. Впрочем, боевая задача была выполнена — противник обращён в бегство и рассеян.

Но о происшествии вскоре стало известно в штабе армии, где в это время уже вовсю зверствовал товарищ Мехлис (гори он в аду). Уже не рискуя лично находиться в зоне боевых действий, он сначала расправился с командованием 44-й стрелковой дивизии: командир Виноградов, начштаба Волков и начальник политотдела Пахоменко были расстреляны в Важенваре после сокрушительной речи Льва Захаровича, выступившего в роли общественного обвинителя. Следом, за трусость, расстреляли командование 662-го стрелкового полка. А уж затем Мехлис набросился на командира 122-й стрелковой дивизии, комбрига Шевченко, с требованием объяснений применения танков без поддержки пехоты. Но к тому времени, уже испытав на собственной шкуре непредсказуемую тактику финнов, вынужден был согласиться с решением командующего 9-й армией комкора Чуйкова отвести войска дивизии на рубеж Меркъярви.

— Это всё, что мы можем, дорогой Аксель. Русские закрепились на рубеже Меркъярви и выбить их оттуда нам вряд ли удастся, равно как и обойти. Они надёжно прикрыли свои фланги и укрепили тыловые коммуникации. Теперь остаётся только надеяться, что эта проклятая война закончится раньше, чем Советы возобновят наступление.

— Какое наступление, господин майор?! Они вряд ли скоро оправятся от наших ударов…

— Капитан, недооценка сил противника есть воинское преступление, ибо может привести к неоправданным жертвам и утрате тактического преимущества… Вы не первый день воюете. Неужели вы не видите, что это уже совсем другая армия. Русские быстро учатся, и не приведи Господь ощутить нам это на себе в полной мере.

Капитан Вяйнянен, опустив голову и ссутулив широкие плечи, смущённо поглядывал исподлобья на командира, нервно мерившего шагами тускло освещённое пространство между столом, заваленным штабными картами, и зашторенным окном, за которым уже сгустились сумерки.

— Виноват, господин майор. Просто трудно признаться себе, что наша тактика перестаёт приносить плоды. Мы лишь ненадолго перехватили у русских инициативу за счёт прибывшего пополнения, но теперь войска выдохлись. А с нашими мобилизационными резервами ожидать, что мы вновь пойдём в наступление, чересчур оптимистично.

— Ну не стоит унывать, милый Аксель. Мы ещё с вами повоюем! И надеюсь, с Божьей помощью скоро выскочим из этой войны с некритичными потерями. Что же до Советов, то у них, видимо, всё ещё впереди. Боюсь, что скоро мы увидим, как англичане вобьют клин между двумя закадычными друзьями — Гитлером и Сталиным, и заставят русских драться вместо себя. Сами-то они привыкли воевать в белых перчатках, «таская каштаны из огня чужими руками», как выразился Сталин в своей речи на недавнем съезде большевистской партии. Но несмотря на его прозорливость, думаю, войны с Германией ему всё-таки не удастся избежать. Вот тогда и наступит наше время. В союзе с Гитлером мы быстро вернём себе все утраченные территории. Вот только какую цену нам придётся за это заплатить?..

От Тани вестей до сих пор не было, и я отправился в Елец.

Я увидел её первой. Она шла с занятий, весело размахивая портфелем и что-то напевая. Заметив меня, на мгновение замерла от неожиданности, но в следующий миг бросилась навстречу и повисла на моей шее, радостно верезжа. Худенькая темноволосая студентка с густой длинной косой, совсем ещё девчонка, маленького росточка, она в свои восемнадцать лет уже заканчивала Елецкий учительский институт.

— Ты почему не писал так долго? — выдохнула она, чуть успокоившись.

— Ну так война, когда ж писать-то?! Сначала одна, потом вторая, потом в госпиталь попал…

Валя испуганно побледнела.

— Что-то серьёзное? — еле слышно спросила она, почему-то ощупывая при этом мои плечи.

— Ну разве я стоял бы здесь, если б было что серьёзное… Так, оглушило малость при взрыве, а перед тем ещё и простыл шибко… Вот и провалялся месяц в госпитале. Теперь отпуск по ранению… — стал объяснять я, запинаясь.

— А ранило куда? — не унималась девушка, обойдя меня со спины, видимо, чтобы убедиться, что и там всё на месте.

— Да никуда! — вскрикнул я чересчур бодро, вызвав ещё большие подозрения. — Контузия! Ранение так называется!

— И что, прошло уже всё? — с сомнением спросила Валентина.

— Ну конечно! Что ты так разволновалась?

— Как что? Я же замуж за тебя выхожу!

Я раскрыл было рот, собираясь что-нибудь сказать, но мысли никак не могли оформиться в слова, и поэтому единственное, что смог из себя выдавить, было:

— А когда?

— Вот в июне институт закончу и поженимся.

— Боюсь, в июне я уже буду слишком далеко отсюда, — выдохнул я облегчённо.

— А что, война к тому времени ещё не закончится? — искренне удивилась девушка.

— Война сама по себе вообще закончиться не может! Для этого надо разгромить врага! Заставить его сдаться! Если до весны не успеем, тяжко придётся. Там и так местность труднопроходимая, а по весне вообще всё встанет. И снабжение, и тяжёлая техника… Но время ещё есть.

— Тогда завтра поедем к моим родителям в Злобино за благословением, тут всего-то тридцать вёрст, там в сельсовете и распишемся. Я в институте отпрошусь на три дня. Здорово? — Валя радостно запрыгала от восторга, хлопая при этом в ладоши, и снова бросилась мне на шею.

Странно, но у меня не было желания ни возражать, ни спорить. На два десятка писем, отправленных мною Татьяне за последние почти полтора месяца, я получил лишь одно короткое послание, после прочтения которого словно выгорел изнутри. И вот только сейчас, когда увидел искреннюю радость в глазах этой совсем ещё юной девчонки, я вдруг задышал легко и свободно, позволяя свершиться тому, что, по всей видимости, должно было свершиться. И твёрдо произнёс:

— Хорошо! Завтра же едем к твоим родителям.

Валюшка заверезжала так оглушительно, что у меня уши заложило сильней, чем от разрыва фугаса. На этот раз уже я её обнял, прижал к себе всю и стал целовать лихорадочно в щёки, в губы, в глаза…

В институте Валентину отпустили аж на целую неделю, когда узнали, что жених герой Финской войны. Но с условием, что потом она наверстает пропущенные занятия.

Стояла тихая ясная погода. Лёгкий февральский морозец не шёл ни в какое сравнение с теми лютыми холодами, что встретили нас в Лапландии. Словно из ледяной бездны космоса, усыпанного чужими тусклыми звёздами, проникал тогда этот холод, не встречая никаких преград, через лёгкие прямо в сердце, замедляя его биение, выстужая кровь и погружая в беспробудный сон застывающие тела коченеющих солдат.