Марк Юдалевич - Голубая дама

Оттого можно поверить, что и пожары не сами собой возникают. А вред они наносят большой. Есть, правда, команда тушительная. Но покуда она еще ни одного пожара не загасила, прибывает обычно к самой развязке, когда уже чернеет пепелище.

Невзирая на все, у меня масса забот. В конце месяца, по случаю успешности заводских дел за первые полгода, наметили мы грандиозный пикник. Надо срочно шить приличествующий костюм.

Фасон нужно компоновать самой. Французские журналы здесь не помогут. Во-первых, там после реставрации в моде белый цвет — цвет королевских лилий. Законодательница мод — герцогиня Беррийская — сшила себе платье с восемнадцатью складками в честь короля Людовика XVIII. Ее примеру следуют многие парижские дамы.

Складки, пелеринки, пышные рукава, отделка по низу платья — все это и само по себе меня не прельщает, поскольку делает женщину ниже ростом, ну а для поля и вовсе не годится. Позаимствую другую моду — старинную моду русских боярышень, из которых многие носили татарские шальвары и легкие кофты.

А портнихи здесь, ну точно, как Тришка у госпожи Простаковой! Надо было давно в Петербург или в Париж заказать. Сама виновата. А завтра еще на крестины к протоиерею, отцу Венедикту, преосвященному здешней области, звана.

От всех забот велю седлать свою Струну и скачу по окрестностям. Пустовато немного без Аврорки. Но не стану же я первая с ней замиряться. Тем паче, вина на ней…

«Майн гот!» — как говорит Аврорка. Что за наважденье! Никуда не деться от этого всюду проникающего нахала господина Зарицына.

Аврорка — избалованная, капризная голубоглазая красавица, влюбилась именно в него, в этого жалкого полузлодея.

Она явилась ко мне со слезами и исповедью, избрав персонально меня — а то кого же! — своей наперсницей, поверенным своим. Битых два часа выслушивала я сегодня ее излияния, безумные ее откровения. Напрасно старалась образумить и охладить. Ну дело ли светской красавице помышлять о лекаре, грубоватом, совсем не светском, одержимом странностями?

Аврорка в ответ в слезах восторга заявляла, что он в этих местах самый изысканный, самый возвышенный, самый блестящий.

Я прибегла к наиболее убедительному доказательству:

— Ты привыкла к богатству, даже роскоши, на твоем отце крупный чин. А что даст тебе этот санкюлот, этот голоштанник? Он сам за нашим столом утверждал, что для него главное — не внешнее положение, а внутреннее состояние.

Но все мои старания оказались напрасными. Авроркой целиком завладело ее чувство. И, что прелюбопытно, на все мои замечания она отвечала вопросами.

— Аврора! Но ты же в конце концов совсем его не знаешь!

— Ужели вы все не поймете, что я знаю его вечно?

— А можешь ли ты вообразить, что тебя ждет?

— Майн гот! Разве кто-нибудь узнает это?

— Не забывай, что он не только не занял положения в обществе, но и на замечании у властей.

— И это все имеет значение?

— Аврора! Ты безрассудна!

— А ты встречала осмотрительных влюбленных?

Бедная моя Аврорка! Что-то с нею будет?

Глубокая ночь, а я запалила свечу и сижу над своими листками. Вечор легла рано, но не поспалось. Приснилось, будто Николай Артемьевич застрелил моего медвежонка. Мишка распластался на полу, шкура покраснела от крови. А муж глядит неотрывно, глаза у него вспыхивают, и он обморочно, бредово шепчет:

— Кровь! Кровушка!

Приснилось не без причины. Медвежонок мой растет, делается подлинно зверем. Сегодня я недоглядела за обедом, а повар положил чесноку в котлеты. Николай Артемьевич чеснок не переносит. Он отодвинул тарелку, ничего не сказал, только посмотрел своими глазами орла. Так посмотрел, что даже у меня, привыкшей к нему, холодок прошел по спине. А медвежонок вскочил, шерсть у него на загривке поднялась дыбом, он зарычал и, косолапя, пошел на хозяина.

Николай Артемьевич побледнел, однако не двинулся с места. Зверь остановился за полшага от него и привстал на задние лапы, будто готовясь к прыжку. Николай Артемьевич выдавил: «На место». Медведь зарычал громче.

Не знаю, чем окончился бы этот поединок, ежели бы я не схватила зверя за ошейник и не вытолкала вон из комнаты.

Минуту назад бледные щеки мужа сделались малиновыми.

— В иной раз пристрелю, — хрипло произнес он.

Я поняла — пристрелил бы в этот, случись под рукой пистолет.

Оттуда и сон тягостный.

Но проснулась-то кстати. Николай Артемьевич утром в Екатеринбург едет. Поручено ему на уральских заводах ревизию чинить. Впрочем, поручение это давнее, но теперь он отчего-то собрался скороспешно. И меня стал звать. Да еще настоятельно. Едва отговорилась.

В самом деле, для чего я туда отправлюсь? Заводов да рудников у нас и дома хватает. Эх, если бы за Урал! Но сейчас мне отчего-то и туда не хочется.

А проснулась не зря. Надобно еще поглядеть, не забыто ли чего из белья, костюмов, верхней одежды. Да Евтейше подробно наказать, когда что надевать барину, следить, чтобы он не простывал. Николай Артемьевич инфлюэнце подвержен.

Сколь решительной показала себя моя Аврора! Мало того, что меня не послушала, недолго предавалась девица элегическим переживаниям. Не такова натура!

Она уже часами пребывает наедине со своим предметом, странным и мало увлекательным, я бы добавила, предметом.

Поначалу он был приглашен как лекарь. Аврорка жаловалась на нервическое расстройство и какие-то колики.

Полузлодей осмотрел ее, как она выразилась, весьма равнодушно и поверхностно и вывел:

— Если что и есть, то это от праздности.

Аврорка и отсюда извлекла пользу. И сейчас, преодолевая праздность, берет у господина Зарицына уроки итальянского языка. Возможно, господин Зарицын готовит ее в карбонарии. А может быть, итальянский избран ими, как нежный язык любви. Ведь еще Михайло Ломоносов примечал, что именно им с женским полом говорить прилично. Вот и будут говорить.

Теперь, впрочем, Аврорка еще печалится, что учитель слишком сух и за черту занятий не выходит. Но не будем делить ее печали — это продлится недолго, тем паче Аврора, если не итальянским, то всеобщим языком любви займется с великим прилежанием.

Сейчас она обзаводится новыми нарядами, шьет предназначенные для уроков итальянского платья с низким вырезом и оголенной спиной…

Перечла эту страницу и почувствовала, что отдает она раздражением и неудовольствием. Откуда это? С какой поры сердечные дела милой моей Аврорки и тем паче некоего лекаря стали вызывать подобные чувства? Нет, скорее, все это здесь ни при чем, просто последние дни мною владеет постоянное беспокойство.

Может быть, виною тому печальные новости. За рекой в дальних селениях не в первый раз гостит холера, и Николай Артемьевич как на грех уехал! Асессор указал поставить заставы, чтобы не проникла грозная гостья в город и на завод. Да надежно ли это? Повозчиков с углем и рудой все равно пропускают. Завод без воды и угля не может. Да и продукты завозят.