Владимир Голяховский - Семья Берг

— Хочешь пойти на концерт? — спросил Павел.

— Очень, но дело в том, что я не одета.

— Разве для концерта нужно как-то специально одеваться?

— Ты смешной, совсем не знаешь тонкостей столичного этикета.

— Откуда же мне его знать? Ты меня научи.

— На концерты ходят интеллигентные люди, надо равняться на них. Полагается быть в чем-нибудь нарядном, лучше в темном. А у меня простое серое платье. Но дело в том, что сегодня уж очень хорошая программа, жалко не пойти.

— А мы возьмем билеты куда-нибудь подальше, нас никто и видеть не будет.

Они сидели в верхнем ярусе и рассматривали висящие по стенам зала большие овальные портреты знаменитых композиторов. Павел не знал ни одного из них, и Мария показывала ему и называла имена:

— Бах, Гендель, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шопен, Шуман, Вагнер. А это русские — Глинка и Чайковский. Барельеф посередине — это композитор Николай Рубинштейн, основатель Московской консерватории. Его брат Антон Рубинштейн был еще более известным композитором и пианистом. Он основал Ленинградскую консерваторию.

— Как ты много знаешь про музыку! — поразился Павел.

— Дело в том, что моим музыкальным образованием занималась моя дорогая Берточка.

— А эти братья Рубинштейны, у них фамилия еврейская. Они евреи?

— Конечно, евреи, из состоятельной семьи, жили в городке Бердичеве. Их дедушка решил крестить их и сестру Софию в раннем возрасте. Братья Рубинштейны фактически основали музыкальное образование в России. Почему ты спросил?

— Так, интересно — как это евреи могли так высоко подняться еще до революции. Я думал, что нам только революция помогла.

— Революция, конечно, помогла. Но дело в том, что были известные евреи и раньше. Вот в Третьяковской галерее мы видели пейзажи Исаака Левитана и скульптуры Марка Антокольского. Оба евреи, из бедных семей, а стали еще в прошлом веке известными художниками, состоятельными людьми.

— Да, да, я знаю, слышал об этом от художника Минченкова, когда стоял с полком в Каменске. Это очень интересно!

Оркестр уже был на сцене, музыканты настраивали инструменты. Вышел дирижер, прямой высокий человек средних лет во фраке. У него было строгое неулыбчивое лицо. За ним появился солист — пятнадцатилетний пианист из Одессы Эмиль Гилельс, невысокий мальчик со всклокоченной рыжей шевелюрой. Павел усмехнулся про себя — вид пианиста чем-то напоминал ему его самого и его приятелей из еврейского хедера. Он шепнул Марии:

— Ну, этому еврейскому пареньку наверняка только революция помогла.

Дирижер взошел за пульт, а юнец долго неловко ерзал перед роялем на стуле, подкручивая его повыше. Дирижер ждал, вопросительно смотрел. Когда их глаза встретились, юнец слегка кивнул ему. И вдруг он мгновенно преобразился, как будто вырос на стуле, широко взмахнул обеими руками и взял вступительные аккорды Первого концерта с такой красотой и мощностью, что Мария и Павел оба ощутили прилив чего-то высокого и радостного. Вступил оркестр, и музыка захватила их, они восторгались прекрасным звучанием. Как он играл, этот еврейский мальчик из Одессы!

Павел взял руку Марии в свою и сжимал ее в минуты особо сильных переживаний. В антракте они подошли к картине Ильи Репина «Славянские композиторы». Мария называла Павлу лица на картине.

— Это Даргомыжский, это Балакирев, это Римский-Корсаков, а вот этот, с львиной шевелюрой — это Николай Рубинштейн, основатель консерватории. Мне о них рассказывала моя дорогая Берточка. Знаешь, дело в том, что я не была в этом зале с тех пор, как она меня сюда приводила. Это она приучала меня к музыке, много раз водила на концерты и всегда интересно рассказывала.

— Да, чувствуется, что она тебе много рассказывала. А я ведь вообще ни разу в жизни не был на концерте. Я даже не знал, как настоящая музыка может тронуть душу. Какое счастье, что мы зашли сюда. Теперь я хочу слушать много музыки, всегда только с тобой.

Пятая симфония Бетховена, исполнявшаяся после антракта, поразила Павла еще больше. Он с напряженным вниманием вслушивался в призывные аккорды первой части. Мария шепнула ему:

— Это судьба стучится в дверь. Слышишь?

— Да, да. Я слышу — это судьба.

Мравинский был красивым человеком и очень талантливым дирижером: Павел, даже не понимая настоящей роли дирижера, буквально видел — музыка как бы исходила из его вздымающихся рук. Оба они с Марией были зачарованы.

Из консерватории они шли, держась за руки, в приподнятом настроении. Он говорил:

— Да, это был стук судьбы в дверь. Знаешь, мне казалось, будто что-то подобное я слышал внутри себя, когда решил изменить свою судьбу и порвать с местечковым еврейским окружением. Да, Бетховен — гениальный немец.

— Вообще-то он не совсем немец, его предки были голландцами. Но музыка его — немецкая. И знаешь, что совсем необычно — он был глухой.

— Как глухой? Писал музыку — и глухой?

— Он оглох в середине жизни. Он слышал музыку внутри себя.

— Машуня, знаешь, это ведь то же самое, что звучит в моей душе с тех пор, как я встретил тебя. Да, да, моя любовь все время звучит внутри меня с того момента, как я встретил тебя. А теперь я встретил еще и музыку.

Американской иммигрантке миссис Рейчел (Рахиль) Лемперт было нетрудно заметить, что выбор продуктов в магазинах Москвы был очень скудным. Даже при том, что Москва снабжалась лучше других регионов, и продукты в нее свозили со всей страны, в начале 1930-х годов ситуация катастрофически ухудшилась и в Москве, и по всей стране. На Украине и в Поволжье, в самых что ни на есть хлебных районах, царил настоящий голод. Для голодающих Поволжья массовую помощь собирали, но об украинских голодающих при этом почему-то «забыли».

Ухудшение снабжения было следствием ошибочной политики Сталина. Он ставил скорейшее развитие промышленности — ценой любых жертв — основной задачей страны. В газете «Правда» он писал: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Чтобы «пробежать», нужна была передовая техника, ее закупали за границей, но выплачивать большие суммы страна могла только зерном. Как когда-то писал Пушкин, из-за границы все «… за лес и сало возят нам», и теперь деньги на покупку техники так же шли от продажи сельской продукции. Зерно высылали за границу, а внутри страны возникла нехватка продуктов. Не считаясь с благосостоянием, здоровьем и самой жизнью народа, Сталин предлагал покрывать недостаток продуктов на столах людей повышением «потребительского аскетизма» населения. В первую очередь такая политика начала сказываться на жизни крестьян.

В библиотечном номере журнала «Война и революция» Павлу Бергу попалась на глаза статья «Борьба с контрреволюционным восстанием в Тамбовской губернии», написанная его бывшим соратником по армии Михаилом Тухачевским. Он делился опытом раскулачивания тамбовских крестьян-кулаков. Повел помнил, что когда-то и его самого Тухачевский зазывал раскулачивать крестьян. В статье среди множества патриотических восклицаний имелось подробное описание «борьбы» с крестьянами, которая вылилась в историю насилия и преступлений. Крестьян целыми семьями сгоняли в открытое поле и окружали изгородью из колючей проволоки, вынуждая сопротивлявшихся ограблению мужчин выходить из леса и сдаваться. Это подавалось как образец подавления восстаний. Читая, Павел даже оторопел — как боевой командир мог считать контрреволюционерами простых русских крестьян, которые своим тяжелым трудом кормили всю страну? Он возмущался хладнокровным статистическим описанием жестокостей. Теперь Тухачевский имел высокий армейский чин, был комкором, носил три ромба в петлицах. Если бы Павел встретил его, то высказал бы ему в лицо свое возмущение.