Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

— Скверно, брат, ты его лучше продай поскорей, дело тёмное, я тебе говорю.

— Люблю негодяя, так жаль продавать.

— Э, да ты славный гусар! Здоровье твоего Боливара!

— Налейте вина, хочу выпить здоровье хозяина дома!

— Постой, да хозяин здесь кто?

— Грибоедов, ура!

— Что толковать, засиделись в Москве, парад за парадом, как держались в седле?

— Как ты полагаешь, Пишегрю [118] Пишегрю Шарль (1761-1804) — французский генерал. В 1795 г. вступил в связь с роялистами. Арестован за подготовку покушения на Наполеона I и покончил жизнь самоубийством. , генерал, якобинец, славный рубака, был удавлен приказом или повесился сам?

— Эк ты вспомянул на ночь глядя! На кой чёрт тебе сдался удавленник, хотя бы и Пишегрю?

— Знать, брат, всё любопытно.

— Ты же не генерал!

— Мадам Клико необыкновенные мысли рождает в твоей голове!

— Самые существенные наши законы неизвестны даже в судилищах, в коих вершатся по ним приговоры. Так вот, законы должны быть все собраны наконец для торжества справедливости в наших судах, на основании здравого рассудка обновлены и обнародованы для сведенья всех.

— Особливо для тех, кто читать не умеет.

— Дело нужнейшее, что толковать, да наше правительство ни об законах, ни о грамотности хотя бы начальной не желает и думать, чиновникам взятки станет не за что брать.

— Тогда надо заставить правительство, и чиновники взяток пусть не берут!

— Эк, чего захотел! Что за правительство, коль не берёт да не врёт?

— Снова кровь, как в Париже лилась Робеспьером?

— Однако Пётр Великий погубил больше людей, заложив Петербург на чухонских погиблых болотах, чем Комитет общественного спасения ради справедливого распределения податей и установления единых законов для всех, не разделяя сословий и состояний.

— Мы, брат, Россия, у нас невозможны Конвент и Комитет общественного спасения. Мы страна государственных переворотов, начиная от царя Годунова и Бог весть насколько вперёд.

— Переверни бутылку и выпей за это до дна!

— Что хорошо, так это с похода в баньке помыться: жаром пышет, банщик, знай, веником хлопает, а ты кряхтишь да подставляешь бока, а обмылся — и хоть на крыльях лети, в пору новый поход отломать! Чудеса! Какой в России Конвент? Братцы, выпьем и в баню айда!

— Пётр Великий больше сделал для нас, чем ихний Конвент, во главе с гильотиной.

— А тоже, между прочим, голов не жалел, по-русски, правду сказать, простым топором.

— Всё же топор, не машина.

— Твоей голове топор-то милей?

— Открыт был, а нынче дела государственные творятся в тайне от всех, а таинственность затрудняет движение и их укрывает не только от граждан, но даже и от правительства самого.

— Постой, откуда ты граждан-то взял? В России отродясь не заводилось граждан.

— По этой причине у нас привычная тайна в делах гласностью заменяться должна, везде и во всём, это первейший вопрос.

— Как же чиновники станут тогда воровать из казны?

— Ты за чиновников не страдай, эта сволочь сворует всегда.

— Я за чиновника не страдаю, ни-ни, только при чиновниках какие же граждане, какая же гласность в делах, вот в чём вопрос?

— Чиновников выгнать — и дело с концом!

— А возможно ли в делах государственных обойтись без чиновников, это ещё больший вопрос.

— В каждом гражданине просвещение рождает идею не животного эгоизма, но общего блага, вот что вернее всего понять надобно всем да вводить просвещение.

— Вводить как налог?

— На кой дьявол чиновнику просвещение? Скорей просветишь моего Боливара!

— Отец который месяц копейки не шлёт, а ты мой видел мундир?

— Что твой мундир? У меня у самого отца нет!

— Эй, кто-нибудь, трубку!

— Управление государством должно подчиняться не своенравию или добронравию лиц управляющих, но правилам неизменным, правилам чести прежде всего.

— Э, полно мечтать, в России на этот счёт одно только неизменное правило есть!

— Это какое?

— Россией управляет то дурак, то подлец, то демагог, а уж неучи — решительно все!

— Это ты брось, а Екатерина Великая?

— Ты что, лишку хватил? Помяни ещё времена Мономаха!

— А что, это он чистую правду сказал, Екатерина славная баба была, хоть и немка, многие в князи вышли из грязи на ней.

— Дома-то до чего ж хорошо! Целый год, почитай, не бывали, а надобность в чём?

— В благоустроенном государстве одни дарования должны призываться содействовать общему благу, а назначение чиновников на места, особенно высшие, должно утверждаться общественным указанием для отдаления от государственных дел лихоимцев, кривдолюбцев, а пуще невежд.

— В исполнение того, чем ты бредишь, необходима Палата, избираемая свободно.

— А кому избирать? Всем поголовно или одним головам просвещённым? Тоже вопрос.

— Тоже, скажу вам, вопрос! Избирать поголовно в самую высшую власть, тогда дело пойдёт!

— Полно, брат, и тогда не пойдёт.

— Отчего не пойдёт?

— Изберут дурака.

— Отчего?

— Оттого что у нас поголовно все дураки, просвещённые тоже. Сперва, брат, надобно умных завесть.

— Главное же, представляется мне, употребление общественных сумм должно быть у всех на виду, и строжайший отчёт по всякой копейке, вот оно как! Тогда поди укради!

— Всё одно со счёту собьёшься, тут и возьмут.

— Отчего?

— Не свой, поди, кошелёк, с тем кошельком прежде надобно высшую математику знать.

— Нет, братцы, этак у нас не получится ничего.

— Отчего?

— Что ты заладил!

— Высшая математика, отчёт в каждой копейке публично — важная вещь, спорить нельзя, да главное и позабыли!

— Что позабыли?

— Вчерашний день, полагаю.

— Ты этим, брат, не шути!

— Чай, голову оторвёшь?

— Оторву!

— Хороша, брат, свобода, коли за каждое слово головы отрывать, коль оно не по нраву тебе, хорош гражданин!

— Так что позабыли?

— А честь.

— Честь, кого ни спроси, как будто у всякого есть; у последнего подлеца, не моргнёт, отрапортует, что есть, а поди ж ты, воруют, да как! Миллионами! Нет уж, там, где казённые деньги, плоха надежда на честь, попомните слово моё.

— Торговля и промышленность должны быть избавлены от учреждений самопроизвольных и обветшалых!

— А не хочется тащиться к себе на Миллионную!

— Ежели пьян, так молчи, сделай милость, трезвым рассуждать не мешай.

— Вон оно что, а трезвый-то кто?

— Все трезвые, ты один пьян.

— Нет, ты позволь! Я не один!

— Не позволю!

— А народ должен сам собой управлять или как?

Тут Александр всё пропустил, сидя очень прямо на стуле, напрягая все силы ума, чтобы глупости не сказать и не выкинуть какой-нибудь штуки. Он поднялся только тогда, когда стали прощаться, и с широкой неверной улыбкой пожимал чьи-то горячие, потные, то слишком вялые, то слишком сильные руки, ощущая только одно: улыбка куда-то плыла, а удержать её как?