Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Любопытство его разбирало узнать, каким верным способом намеревались упрямые чудаки поддерживать да осуждать, не своего брата гусара, а всё же правительство, не опять ли одними речами по казармам да по светским гостиным, однако ж из жалости к другу решился только спросить:

— Помилуй, давно ли остроумный Павел Петрович за одни французские шляпы да фраки засобачивал мигом в каземат да в Сибирь? Нынче-то что?

Сделав ещё один шаг, вплотную сблизившись с ним, крепко ухватившись за борт сюртука, уставясь широко раскрытыми глазами прямо в глаза, хоть сей миг на трибуну в Конвент, Степан с возмущеньем проговорил:

— Однако ж нынче у нас Александр, а не Павел.

Не шелохнувшись, хоть неудобно стало стоять, иронически расширив глаза, он напомнил известную истину:

— Помнится, сыну в прямое наследие Аракчеев достался, прохвост и фельдфебель, с палкой в руке, аль об Аракчееве ты позабыл?

Степан не сдавался, твёрдым голосом возразил, что было на него никак не похоже, другой человек, вот так Москва, да ещё жёстко щурил глаза, всё сильнее стискивал борт сюртука, точно собирался его оторвать, не дошло бы до ножа гильотины, вот они нынче как говорят:

— Нет, об Аракчееве никто не забыл, по этой причине именно обязуется общество преследовать всех чиновников, от высших до низших, за всякое злоупотребление должностью, несправедливости исправлять, которые имеют от такого рода злоупотреблений происходить, разглашать полезные и благородные поступки людей должностных, распространять убеждение в необходимости уничтожения рабства, которое противно совести просвещённого человека, распространять чувство любви к Отечеству, ненависть к несправедливости и к угнетению, вот что себе вменяет в обязанность общество.

Оттолкнувшись спиной от стены, решительно разжав железные пальцы Степана, оправив сюртук, Грибоедов с сомнением покачал головой:

— Это всё бы хорошо, намеренья ваши благие, кто говорит, да какая власть вам распространять такие вещи дозволит, однако ж, положим, сглупит и дозволит, чего не бывает, у нас власть безрассудная, из чего же тогда вы похоронили ваш прежний прекрасный союз, изделье умов, которые не решусь поименовать просвещёнными, хотя, разумеется, преусердно корпят над Руссо?

Степан замялся, глаза опустил:

— В уставе нашлись несогласия.

Подтолкнув его властным движением к стулу, стоявшему близко, тотчас сам усевшись против него, Александр нервно, подавляя растущее раздраженье, заговорил:

— Вот она, презамечательная черта, самый дух великорусского племени! Покуда не истребим в себе этой черты премерзейшей надругательством злейшим, хохотом площадным, шутовством, все останемся племенем жалких холопей. Ведь вы же ещё, сколько знаю, ничего нигде никому не сказали, разве что мне, никак не заявили себя, ведь все только собирались ещё разъяснить бестолковому, обществу владетелей и казнокрадов преумное что-то об деспотизме и рабстве, а уже между вами завелись несогласия, перепалки и смуты, слава Богу, до кулаков не дошли. И мнения в обществе владетелей и казнокрадов ещё не посеялось самого малого семени, ещё самим вам предстоит осознать, что вы, из чего собрались, а уже добранились до роспуска одного и учреждения другого союза. Но где же деяния, хотя бы одни дела и поступки, где если уже не плоды, так хотя бы первая подготовка к посеву? Какая, если обдумать, уродливая национальная наша черта: ором орём один на другого, галдим, вопием, а всё ни деяний решительных, ни мало-мальски полезных поступков, ни сколько-нибудь серьёзных познаний об том, над чем сообща положили трудиться чуть не в поте лица, ещё нам, многогрешным, фельдфебель заменяет ум и остроты Вольтера, а я дельное дело делать хочу, а не одним языком вертеть вкривь и вкось целый век!

Заложив ногу на ногу, обхватив колено руками, Степан с обыкновенным своим простодушием возразил, не всю, видать, душу заполонила Москва:

— Ну, ты, брат, я погляжу, тоже из наших, природный русак: если в обществе побольше пяти человек, так всё больше молча сидишь, а как поменьше пяти, все свои, так до того разойдёшься порой, что хоть криком кричи, не остановишь тебя, а напрасно, пообдумай сперва. В Москве между нами именно об этом и завёлся разговор, что все наши намеренья славные не смогут полезными для Отечества быть, пока сведений подробных не станем иметь об его состоянии политическом, пока не приобретём глубоких познаний в науках, благородной целью имеющих скорейшее усовершенствование нашего гражданского быта. Доложу тебе более, приобретение такого рода познаний и сведений поставлено в прямую обязанность веем нашим нынешним членам, числом не менее ста человек. Некоторые даже положили между собой приговорить профессора для курса политической экономии и права естественного да всем сообща и прослушать его.

Грибоедов вскинулся, возмутился, зубы оскалил:

— Господи, прости раба грешного, так у вас ещё ни познаний, ни сведений, сами признались себе, а уж вы печётесь о благе Отечества! И откудова же, с какого ветру приобретутся они? Ведь российских профессоров по сие время хоть сколько-нибудь порядочных нет, а немец примется читать курс по-немецки или, чего доброго, станет с него, по-латыни, а кто из вас, офицеров гвардейских, столько ведает латынь и немецкий, чтобы профессора понимать, хоть дурака? Три человека, вкупе со мной! Вот, выходит, откудова надобно попеченья свои начинать: засесть за латынь, за немецкий, ваши-то лета, помилуй, да уж после того только профессора дельного приговаривать, да не одного, с его помощью заготовить впрок познаний и сведений, не в одной политической экономии да в праве естественном, на что у меня, слабоумного, почитай, полжизни ушло, да, ими вооружась до зубов, и решать, за что приниматься, чтобы из прекрасного начинания вашего полезное нечто произошло, а не жеребячий смех для добрых людей!

Степан с нехорошим дребезгом рассмеялся на его программу решительных действий, хлопнул два раза в ладоши, точно в креслах театра сидел:

— Браво, ты, как я понимаю, насчёт блага Отечества всё давным-давно порешил? Как же, познаний, сведений тьма, языки иноземные, эта латынь, то да се, все кирпичи давно изготовлены у тебя.

Александр рассердился:

— Что кирпичи? Ничего я ещё не решил, погоди! Тут ещё незадача одна: по познаньям и сведеньям может даже так приключиться, что милой нашей России пока что и конституция не нужна!

Степан нахмурился. Всегда тихий, покладистый, вдруг пальцем ему пригрозил:

— Постой, постой, ты думай, что говоришь!

Грибоедов продолжал решительно, веско, играя вздутыми желваками, стискивая кулак, — в прямое негодование вводила его всякого рода родимая дичь: