Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Степан с неожиданной строгостью возразил, вдруг встав перед ним, держа трубку в руке:

— Ты нынче несносен, с похмелья, должно, не велеть ли ещё одну чашку кофию дать?

Александр вскинул голову, ласково поглядел на него:

— Мой милый, ты не сердись. Мы точно никогда прежде не трактовали с тобой об этих вещах, надобности не виделось в том, помилуй, к чему? Однако ж заговорили когда, так сделай милость, выслушай до конца. Я тебе вместе с Фаустом говорю: «В начале было Дело»!

Степан заворчал, отходя от него:

— Очень новая мысль, об чём говорить!

Грибоедов круто поворотился на стуле, чуть не упал, пошатнулся, но усидел, с тетрадью в дрожащей руке, с укоризной глядел ему вслед:

— А ты погоди. Конечно, не ново, да справедливо. Для чего так пространно о пользе хорошего воспитания нам толковать? Надобно всякому порядочному человеку самому себя хорошо воспитать, вот, к примеру, как ты себя воспитал, а уж прочие от тебя безо всяких наставительных слов воспитаются славно, как я от тебя воспитался. Об этой материи ещё Руссо трактовал умно и пространно. Истинное воспитание не может не явиться процессом естественным, утверждал обожаемый вами мудрец. Стало быть, без приличных нотаций: это, мол, хорошо; а это, мол, дурно — гляди у меня, в рот не бери, сукин сын. Нет, душа моя, воспитание надобно с себя начинать, с самого воспитателя, хоть это и трудно. Много трудней, чем раздавать наставленья. Всей жизнью своей показать, сколь воздейственно хорошее воспитание на судьбу человека. Сам в себе воспитай высшую нравственность, это я не про тебя, это я про себя да про умных твоих дураков говорю, что о прелестях свободы громко вопиют по гостиным, а после того приятеля подводят, не сморгнувши глазом, под пулю аль репутацию безвинно чернят клеветой. Всегда сам люби истинно доброе. Сам твёрд будь в правилах веры. И ежели это чудо свершится, не надобно никому никаких преумных речей говорить, пример твоей жизни скажет получше тебя. Вот себя-то бы воспитать, образовать бы ум свой, сделаться истинно честным да истинно добрым да посильную пользу Отечеству принести! Или между вами уже решено, что вы-то сами себя воспитали отменно, что полное право имеете прочих всех наставлять?

Глубоко затягиваясь, продолжая неспешно прохаживаться — точно дневной моцион совершал, Степан укоризненно качал головой:

— Ты искушаешь терпение Бога! Кто же в таком случае образован, воспитан, коли не ты? Кандидат словесности, изъясняешься, точно по-русски, на пяти — на шести языках, латынь превозмог. Сам уверяешь, что у нас не много таких, да, пожалуй, правду сказать, и не видать никого. Во всяком случае, я не встречал, а в Москве наши собрались чуть не все. Что же ты мне час битый плетёшь, что тебе ещё надобно бы себя воспитать и прочее всё?

Александр отмахнулся рукой, в которой была зажата тетрадь, от смущения покраснев, вечно стыдясь такого рода похвал:

— Э, душа моя, это всё вздор! Для того, кто жаждет быть истинно полезен Отечеству, мало иметь несколько разных слов для означения одного и того же предмета, как говорит Ривароль — неглупый француз.

Степан наконец разозлился, что было ужасно смешно при его всегда добродушном, круглом лице и невинных глазах, густой голос Степана возвысился, однако ж, разумеется, не до крика — кричать Степан не умел, даже в полку, на плацу, разве когда у Сашки трубку просил:

— Да вспомни же наконец, кем я был, покуда не встретил тебя! Из иноземной литературы знал я одну лишь французскую, в творениях Корнеля, Расина, Мольера видел верх совершенства, а ты, отдавши полную справедливость этим талантам великим, твердил: «Да зачем они вклеили свои дарования в узенькую рамочку трёх единств и не дали воли воображению?» Мне подобные мысли и в голову не приходили тогда! И это именно ты познакомил меня с Гётевым «Фаустом». Ты уже в те времена знал почти наизусть многие творения Шиллера, Шекспира и Гёте, а я вот прошлого года прочёл их впервой, да и то в изувеченном переводе французском, дурацком, который бранишь ты сквернейшим враньём.

Александр всё краснел, однако же не сдавался и бормотал, неловкой улыбкой отвечал на праведный крик:

— Полно, мой милый, этих авторов узнал я шутя, не хотел в пансионе учиться как должно, всё более себе в удовольствие читал кое-что, вводя поминутно матушку в гнев, об том об сём понемногу, бывало, затрещины от неё получал: книг не читай, говорит, а учись. Всё это тешит, пожалуй, тщеславие, самолюбие лелеет мелким успехом в обществе неучей, тем паче в обществе дам, этим ядом сильнейшим разъедает духовную силу. После многих беспорядочных чтений мне четырёх месяцев гусарского шарлатанства достало с избытком, чтобы и Шекспир, и Шиллер, и Гёте полетели к чертям, точно я и не читал никогда ничего. Четвёртый год не попаду на истинный путь. С утра, как поднимусь, затеплятся благие порывы, а ввечеру, гладь, в какой раз у актрис. Ну, с актрисами, сам понимаешь, без головы. И вот достойный итог: Шереметев убит. Нет, душа моя, железная воля — вот всё для серьёзного человека! Нынче, кажется, я спохватился. В трудах непрестанных на благо Отечества надлежит нам вырабатывать силу характера.

Степан поднял голову:

— Постой, Александр, все полагают, что ты готовил себя к литературному поприщу, великие замыслы так и кипят в твоей голове, сколько раз говорил, что ж они?

Он отвернулся:

— Что замыслы, хотя бы великие? Один звук мимолётный, мираж, пока строками не легли на бумагу.

Степан воскликнул, протягивая руку к нему:

— Так берись за перо и за пером вырабатывай силу характера, ежели истинно сомневаешься, что сила характера уже приобрелась у тебя!

Александр выпрямился:

— Ещё два, ещё три намарать водевиля? Нет, брат, уволь. По мне пера лучше вовсе в руки не брать либо нечто нетленное выработать вдохновением истинным!

Гневно перед лицом его Степан руками затряс, высыпая из трубки огонь — того гляди, подожжёт:

— Так садись, созидай!

Александр отодвинулся, искры стряхнул с сюртука, усмехнулся беззлобно:

— Созидать? Однако ж как возможно играючи жить, а за столом у себя самодовольно посягать на шедевры? У меня точно было такое же затемнение здравого смысла, как теперь у тебя. Слава Богу, нынче одумался. Кем, рассуди, каким человеком засяду я созидать? Этаким лёгоньким прожигателем жизни, навроде Каверина, каким было уже сотворился, и сам не приметив того; шутником, препустейшим забавником, каким ты меня любя аттестуешь в глаза; смешным обожателем крикливого пола, от которого столько раз мне пришлось невтерпёж? Известно уже: рожу впопыхах водевиль! Ты как-то просил ознакомить тебя с биографией Вольфганга Гёте. Так вот, Вольфганг Гёте жизнью своей куда основательнее учёных трактатов умел доказать, что одно исполнение обязанностей человека и гражданина приводит к обдуманным, к всемирным трудам, коли Бог влил при рождении в душу талант — это уж само собой, и не спорь.