Георгий Свиридов - Тайна Черной горы

Хорошо бы жил Василий со своей Галинкою-Линкою, если бы та, как другие семейные, никуда из дома не отлучалась. Но нынче век полной человеческой свободы и женской эмансипации, окончательного раскрепощения от вековечных семейных цепей и мужицкого рабства. И каждый вечер, едва только на минуточку забежав с работы, она быстренько, даже у него на глазах, нисколечко не стесняясь, переодевалась в лучшие наряды, на ходу перекусит что-нибудь вкусненькое, чтоб червячка заморить, и хлопала дверью. Каждый вечер словно бы кто ее за руку уводил из дома. Говорит, что на занятиях-репетициях пропадает. А кто ее знает. Не ходить же ему подсматривать да проверять.

Чтобы успокоиться и приобрести душевное равновесие, Василий подошел к своей двухпудовой гирьке. И начал ее поднимать-опускать, выжимать и выталкивать вверх поочередно левой и правой рукой. Послушно взлетал кусок холодного тяжелого железа, но успокоения в душу не приносил. В голове копошились разные подозрительные мысли. И вспоминались обидные слова, брошенные вскользь во время перекура в бытовке, когда Василий «отладил» в забое очередную партию взрывчатки, что, мол, Данька Слон – так звали рослого проходчика Данилу Савина, бобыля молодого, успевшего трижды жениться и трижды развестись, – повадился он из-за одной крали в домкультуровскую самодеятельность шастать, и что не знают работяги, какую ему, Слону, там роль выделили, но знают наверняка, что он парень не промах и свою-то мужицкую роль раскрутит на все сто процентов.

Со Слоном не однажды Василию приходилось сталкиваться и на соревнованиях гиревиков и на совместных тренировках. Был Данило завидно высокого росту, под два метра, плечист и природно силен. Выступал в сверхтяжелой весовой категории. Тягаться с ним Василию не светило, поскольку у них были очень разные весовые категории.

Данька Слон неплохо, даже, можно сказать, хорошо работал в штольне, в ударной бригаде ухватистого Семена Хлыбина, бывшего старателя, и зашибал приличную монету. Он был из того числа ребят, которые избалованы местной славой, которые любят, чтобы их обязательно замечали и выделяли, ставили всюду в пример. Данька Слон никогда не стеснялся и не смущался. К тому же еще он был нагло нахален и жаден до женщин. Его крупные, слегка навыкате, зеленоватые глаза, как пузыри, постоянно рыскали и зарились на баб-молодок. Он нюхом чуял и угадывал, где «может отломиться», выбирая таких, которые худо и не в ладах жили со своими законными мужьями. Оскорбленные мужики не раз собирались проучить Слона, но Даньку их старания только веселили. Он мог запросто от коллективного наскока отмахнуться, а по отдельности справиться с любым. За время действительной службы штангист-тяжеловес прошел еще и хорошую школу бокса, выступая на армейских и окружных чемпионатах, так что мог дать отпор хоть кому. И нагло продолжал, как хороший осанистый судак, безнаказанно плавать среди рыбок-молодух, выбирая из их стаи себе ту, которая больше его манила и к которой его притягивало желание.

Он машинально скользнул взглядом по стене, по висевшему над кроватью охотничьему ружью. «До моей Линки-Галинки руки протягавает», – обидно подумал Василий и остро почувствовал, как в его груди оскорбленно и тяжело забухало сердце. И все вокруг как-то враз потускнело и похолодело. К чувству обиды вдруг сильной струей вмешалось чувство законной своей правоты, которое подхватило его и закрутило. Закрутило сначала по комнате, по кухне, а потом заставило торопливо одеться, вывело на крыльцо, на свежий ночной простор.

Ноги сами несли его в сторону Дома культуры. Луна, словно подвешенный над вершиной Мяочана крупный фонарь, ровно и слабо освещала поселок, который притих и насупился под мохнатыми снежными шапками, укрывшими дома по самые брови-окна. На улице было безлюдно. Только в морозном воздухе слышались тюканья топоров да кроткий стрекот бензопил. При свете луны запасливые люди заготовляли дрова на будущую топку. У кого-то на полную катушку играла радиола, и над поселком разносился голос певицы, которая пела про девушку Мари, которая не может «стряпать и стирать, зато умеет петь и танцевать», и кому достанется такая краля, то тот станет «счастливым из мужей».

Василий криво усмехнулся, поскольку песня, как ему показалось, адресовалась и ему непосредственно. Сердце его забилось еще тревожнее. В воздухе пахло домашним дымом и таежной хвоей. «Надо ее сыскать, – подумал он о своей Линке-Галинке. – Сыскать!» Грудь его затопляла беспредельная любовь и добрая жалость к своей вредной и по глупости капризной жене.

И тут его словно бы кто толкнул в спину. Василий остановился и обомлел. Он увидел Слона и свою Линку-Галинку. Они прошли в кругу света, который струился от электрической лампочки, подвешенной на длинном столбе возле конторы, прошли рука об руку, как сквозь светлый день. Василий даже зажмурил глаза, не веря своим зрачкам, и снова открыл. Они! Манохин глотнул морозного воздуха. «И к кому, к кому прилепилась, а? К Слону пучеглазому! Да разве он на серьезное чувство способен? Пустоболка и верхогляд, щупающий податливых молодух, вот кто он! – зло подумал Василий и даже еще заглянул вперед. – Кому же потом ты будешь нужна, а? Мне? Да я, может статься, и принять обратно не захочу и не пожелаю».

Думая так, он стоял поперек дороги с одним желанием обиженного мужика, порешившего окончательно вернуть себе то, что у него незаконно отобрали и пытаются присвоить. И в голову полезли разные жестокие наказания, которые он за все это учинил бы ей без жалости и сожаления. Вспомнил вдруг, как позапрошлым летом один буровик учинил свирепую шутку над своей гулящей не в меру горластой женой, которая, чтоб скрыть свои грехи-проделки, изводила словами, цеплялась и придиралась к каждому пустяку. Слушал он ее, слушал, а потом и не стерпел. Напился для храбрости, став пьянее злой водки, и в таком виде заявился домой. Но едва только жена открыла свой рот, чтобы выхлестать его попреками, как он, ничего не говоря, молча взял ее в охапку, вынес во двор, где стояли пустые бочки для засолки капусты. Усадил ее в самую крупную, ладонью вдавил внутрь и, перевернув, покатил с грохотом и ее воплями по улице вниз к берегу Силенки, где и спихнул в воду. Бочку тогда еле изловили, а жену его, зеленую от испуга и страха, увели под руки в поликлинику, где долго успокаивали каплями да микстурой. Она тут же быстро собралась и навсегда уехала.

Василий даже мысленно засмеялся, вполне довольный таким наказанием, и на мгновение представил себе, как он свою неблаговерную, словно ту царицу из пушкинской сказки, затискает в бочонок и спустит по камням до жгучей речной воды. И тут же подумал, что «на такие зверства он не сподручен…» И еще подумал, что терпел и будет дальше терпеть, да учить ее уму-разуму доступными благородными средствами.