Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

Тит снова кивнул:

– О Фиесте, ты говоришь? Не тот ли это греческий царь, которого обманом заставили пожрать собственных сыновей?

Сенека собрался впиться зубами в сладкий пирог, но повременил.

– Да. Брат Фиеста, царь Атрей, приготовил из мальчиков яства, скормил их ничего не подозревающему отцу, а потом показал несчастному головы сыновей. Но Фиест страшно и отомстил.

– Как всегда и бывает в греческих историях, – добавила Паулина, послав Титу лукавый взгляд. – Говорят, Фиест и Атрей были близнецами. У тебя ведь есть брат-близнец, сенатор Пинарий?

Тит посмурнел. После длительного забвения ему напомнили о Кезоне дважды за час. Он сменил тему и снова заговорил о труде Сенеки:

– Истории Эдипа и Фиеста очень мрачны.

– Я черпаю вдохновение из старых греческих пьес, особенно Еврипида. Несмотря на древность предмета, его взгляды примечательно современны; мрак и насилие в его творениях перекликаются с жизнью нынешнего Рима. Опять же мой личный опыт, в котором не обошлось без невзгод. Нездоровые подозрения побудили Калигулу преждевременно удалить меня от дел. При Клавдии я вернулся в фавор, а после вновь отправился в изгнание на восемь лет благодаря интригам Мессалины. И вот стараниями Агриппины я снова здесь, обласканный в самом сердце императорского дома. Агриппина – мой «бог из машины», моя Афина, которая появляется в ключевой момент пьесы: нисходит с небес, чтобы восстановить гармонию космоса.

– Значит, императрица – твоя муза?

– Моя спасительница – безусловно. – Сенека склонил голову набок. – И еще есть, конечно, сны.

– Сны?

– Как источник вдохновения. Ты видишь сны, Тит Пинарий?

– Вряд ли, – пожал плечами тот.

– Возможно, это благословение. Мои сновидения очень натуральны, полны шума, насилия и крови – громче, ярче и страшнее всего, что случается в реальном мире. Иногда я их едва выношу. Просыпаюсь в холодном поту, потом тянусь за восковой табличкой в изголовье и набрасываю сцену – слепой ли Эдип склонился над телом матери, или Фиест разевает рот при виде отрубленных голов сыновей. – Тут Сенека изогнул бровь. – А знаешь, я только что припомнил сон. Прежде забыл и не думал о нем до сего момента. Он приснился мне в ночь после того, как Клавдий оказал мне честь, сделав воспитателем Нерона. Странно: забудешь сон напрочь – и вдруг он всплывает. Мне снилось, что я нахожусь в императорском доме, в этом самом зале, и готовлюсь к первому занятию, но вот ученик поворачивается лицом – и это Калигула! Какое потрясение! И какая бессмыслица, ведь Нерон совершенно не похож на своего дядю. Калигула – мужлан, вояка и вряд ли получил хоть какое-то образование, тогда как Нерон любит учиться. – Сенека содрогнулся. – Тебе приходилось встречаться с Калигулой лицом к лицу?

– Только однажды, – признался Тит.

– Счастливец!

К ним подошел Веспасиан. С ним была жена Домицилла, несшая младенца Домициана, который успел успокоиться. Паулина отошла от мужа взглянуть на дитя.

– О покойном Калигуле толкуете? – спросил Веспасиан.

Сенека посмотрел на полководца свысока.

– Да, я рассказывал сенатору Пинарию о…

– Кто ж не расскажет чего-нибудь о Калигуле? – отозвался Веспасиан, скорее привыкший говорить, нежели слушать. – Наверное, моя история еще безобидна по сравнению с большинством. Калигула был императором, мне исполнилось не больше тридцати, это точно, потому что мой Тит только народился, а меня как раз избрали эдилом. В числе прочих обязанностей мне вменялось содержать город в чистоте. Я думал, что неплохо справляюсь, пока однажды Калигула не вызвал меня на проселочную дорогу по ту сторону Авентина – не мощеную, учтите, а узкую грязную тропку за какими-то складами. Император спросил, почему улица такая грязная. «Потому что она из грязи?» – предположил я. – Веспасиан расхохотался. – Калигуле смешно не было. Он пришел в бешенство. Клянусь Геркулесом, я чудом не лишился головы на том самом месте! Он приказал своим ликторам набрать полные горсти грязи и натолкать мне в тогу, и я весь покрылся землей, едва не лопался от нее, как винный мех. Калигула смеялся, пока не хлынули слезы, после чего ушел. А потом, знаете ли, гадалка сказала, что это доброе знамение, поскольку самую что ни на есть родную почву положили поближе к телу и под защиту тоги. Ха! Да только предсказатели все выставят в выгодном свете, с них станется – правда? – Он рассмеялся, затем осекся. – Ох, не обидел ли я авгура? – Он снова зашелся хохотом, еще более громким. – А вы, сенатор Пинарий, не знакомы с моим сыном Титом? Он только что был здесь со своим другом Британником – ага, вон они, веселятся с Нероном!

Мальчики и правда были невдалеке, но уже не смеялись. Что-то случилось. Лицо Нерона, обычно красноватое и с нечистой кожей, потемнело и исказилось от внезапной ярости. Он запустил винной чашей в Британника. Тот увернулся, и сосуд пролетел перед самым носом у Веспасиана. Младенец Домициан, испугавшись, снова расплакался.

Британник преувеличенно изобразил потрясение.

– Но, Луций Домиций! – воскликнул он, назвав Нерона именем, которое тот получил при рождении, а не приемным. – Я просто пожелал тебе счастливого дня…

– Называй меня правильно, отродье! – крикнул Нерон. Его звонкий голос разнесся по всему залу. Гости умолкли.

Британник вскинул брови:

– Как можно, брат мой старший? Авгур объяснил сегодня, что имя Нерон означает «сильный и доблестный», а ты, Луций Домиций, слаб и труслив.

Тит, друг Британника, подавил смешок.

– Лжешь, мелкий ублюдок! – рявкнул Нерон. – И что ты вообще здесь делаешь? Разве тебе не положено есть в другой зале, с детьми?

Агриппина подошла к мальчикам, чтобы прекратить скандал. Клавдий остался на ложе и вряд ли обратил внимание на происходящее.

Британник вышел, сопровождаемый небольшой свитой вольноотпущенников и слуг – остатками дворцовой клики Мессалины. Он шествовал с удивительным для девятилетнего достоинством.

Юный Тит взглянул на отца. Веспасиан кивнул, и мальчик удалился вслед за приятелем. Веспасиан покачал головой:

– Британник своенравен и строптив, весь в мать! Придется поговорить с ним. Может, сумею убедить его извиниться перед Нероном. Удалось же мне примирить в Британии кельтские племена! Авось и здесь получится.

Он отбыл с Домициллой и младенцем, заливающимся плачем.

Паулина вернулась на свое место рядом с мужем. К их компании присоединилась Агриппина:

– Что же мне делать с мальчишкой?

– Полагаю, ты говоришь о Британнике, – сказал Сенека. – Важнее другое: что делать с Нероном? Нельзя прилюдно называть императорского сына ублюдком. Так не годится.

Агриппина кивнула, но добавила:

– И тем не менее… о Британнике ползут слухи.