Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается

Часа в три дня я выбрался покурить на палубу и стал свидетелем торжественного момента. На «Варяге» подняли брейд-вымпел, сигнализируя, что крейсер является старшим на рейде. В тот же миг от «Боярина» и «Гиляка» отвалили катера, неся в нашу сторону их командиров. Руднев лично встретил их на палубе. Они обнялись, и он увел всех в свою каюту.

О чем они говорили, я не знаю. Но утром тридцатого смотр команде делал старпом Степанов. Он и сказал, что наш командир отбыл с первым поездом в Сеул, на встречу с господином Павловым, посланником России в Корее. Сколько он там пробудет, Вениамин Васильевич не знал, но торжественно пообещал команде, что без командира Новый год на крейсере встречать не будут.

Днем тридцатого я со своей машинной командой получил разрешение съехать на берег и посетить местный рынок. Таких счастливчиков набралось восемь групп. Практически от каждого отделения был сводный отряд. Сигнальщики группировались с рулевыми, музыканты – с горнистами и барабанщиками, плотники – с малярами и конопатчиками, мы – с кочегарами, электрики – с телеграфистами, комендоры – с минерами, ложечники – с содержателями казенного имущества. К каждой группе было приставлено по два унтер-офицера и по одному кондуктору или боцману, которые должны были следить за пристойным поведением матросов на берегу.

Восемь вельботов отошли от крейсера и устремились к берегу, устроив некое подобие гонок. Сей демарш привлек внимание толпящихся на берегу матросов с других кораблей, и навстречу нам понесся рев восторга от устроенных нами состязаний. В какой-то момент мне даже показалось, что толстяк в белом берете и в форме французского матроса принимает ставки. Как я потом узнал, ставки были, но в основном на щелбаны. Никто не хотел перед Новым годом просто так тратить деньги.

На берегу было холодно, но сухо. Температура держалась в минусе, но при этом не уходила далеко от нуля: градуса два-три, не больше. Несмотря на минусовую температуру, все лавки в порту были заняты корейцами, торгующими всем подряд: едой, тряпками, травами и сувенирами. Как говорят у нас на Руси, торговля шла на ура.

Потирая покрасневшие уши и согревая ладони своим дыханием, корейцы бойко торговали всем, на что был спрос: морской капустой, приправленной перцем, маринованными гребешками, солониной, рыбой, крабами, китовым мясом и жиром, лепешками и, конечно же, рисовой водкой, которая по градусам не уступала нашей «Смирновской № 20». На рынке стоял невероятный шум и гам. Покупали и продавали бумажные фонарики, ветки пихты, нарядных корейских кукол, бумажных драконов, бенгальские огни и даже крашеные еловые шишки.

Накануне праздника в порту оказалось около тридцати судов из различных стран и различного тоннажа. Одни грузились, другие, наоборот, разгружались, готовясь только после праздников уйти в море. Толпы матросов со всех кораблей шныряли по рынку в поисках деликатесов. На всех языках и говорах слышалось одно и то же: «Эй, косоглазый, отрежь-ка мне кусок получше, если не хочешь, чтобы я сбросил тебя в залив», – после чего раздавался дружный гогот сопровождающих. А кореец кивал, улыбался и прикидывал, на сколько он сможет обсчитать этих весельчаков.

Потолкавшись на рынке, я приказал Белоногову ждать меня возле вельбота и пошел искать почту. Офицеров нигде не было видно, и я поднял воротник шинели.

Прошел вдоль пропахших тиной деревянных причалов, с интересом разглядывая покачивающиеся на воде рыбацкие джонки. Возле лодок копошились рыбаки, вытаскивая из сетей очередной улов. Спросил у корейцев, как найти почту. Язык жестов универсален, но в нем нет слова «почта». Пришлось показать конверт. Они радостно закивали и дружно загалдели, показывая на резные ворота, ведущие из порта.

Чемульпо считался городом, но мне он показался большой деревней. Если сравнивать с нашими городами и селами – что-то среднее между волостным центром и уездным городом. Одно слово – захолустье, состоящее из сотни фанз, с плоскими камышовыми крышами, покрытыми веревочными сетками, и с их отдельно стоящими деревянными трубами. В оконные рамы вместо стекол была вставлена цветная бумага, ею же были оклеены и деревянные решетчатые двери. Но все это там, внутри двора, а снаружи, вдоль улицы, тянулись глухие стены, отчего каждая фанза была похожа на крепость.

Почту я нашел в километре от порта. Отличительной чертой этого здания от других был покосившийся столб, с которого начиналась телеграфная линия, идущая в сторону Сеула.

Я толкнул дверь и вошел в темное, пропахшее ароматическими смолами помещение. Услужливо улыбаясь, из конторки, больше напоминающей кладовку, чем помещение для приема почты и телеграмм, вышел немолодой кореец. Он был в фуражке и в форме японского покроя, чем немало меня удивил. Сей типаж напомнил мне фотографию, виденную мной когда-то в журнале «Инвалид», где были изображены японские солдаты, позирующие на фоне захваченной китайской пушки.

Как говорят, внешность обманчива. Под мундиром цвета хаки оказался весьма любезный и словоохотливый гражданин, совсем не говорящий по-русски. Я сунул ему в руки конверт и положил на стол медный пятак. Чиновник кивнул, взял конверт и исчез в своей коморке. Через пару минут он открыл окошко и протянул мне листок, на котором был нарисована цифра пять с припиской «руб.». Как я понял из нехитрого задания, мне предстояло прибавить еще четыре рубля и девяносто пять копеек. Дорогим удовольствием оказалась для меня отправка почты из Кореи в Россию. И, скорее всего, именно здесь родилось выражение «дорогое моему сердцу письмо».

Руднев прибыл на «Варяг» утром тридцать первого декабря. Он был чем-то озабочен. Тем не менее после ужина собрал на построение команду, поздравил всех с наступающим праздником: пожелал удачи, здоровья и служить так, как служили отцы и деды. После чего матросам раздали подарки и объявили, что по кораблю отменяются все наряды, задания и поручения до обеда следующего дня. Это не касалось караулов, которые выставлялись даже в дни рождения императора. Часов в десять вечера всех офицеров Всеволод Федорович пригласил в кают-компанию, где был накрыт стол и стояла елка.

Руднев звал меня, но я пожелал остаться с теми, кто еще совсем недавно делился со мной хлебом и махоркой. Достал припасенный спирт, две бутылки вина и спустился по трапу в машинное отделение. Застолье мы устроили совместно с кочегарами в помещении мастерской. Если бы я был художник, я бы нарисовал это так: стол, накрытый брезентом, буквально ломились от снеди, которую накупили матросы в порту. Здесь было все, о чем мог только мечтать изысканный гурман: осьминоги, крабы, кальмары и, конечно же, гигантские устрицы, запеченные в печи. Из зелени – шпинат, капуста, перцы и томаты. А из спиртного – все, что можно было пить: спирт, вино, корейское пиво и рисовая водка.