book

И. Эренбург с камерой Leica II с угловым визиром. Фотография работы Эль Лисицкого, сделана для книги «Мой Париж». 1932

Итак, после увещеваний своих парижских друзей, заинтригованный рассказами о «советской мечте» четы Арагона-Триоле, Ильи Эренбурга, а также живших в Париже Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой, Каммингс в одиночку садится на поезд Париж-Москва 10 мая 1931 года. Перед поездкой парижские газеты сообщали, что «писатель и художник Каммингс» учит русский язык и ожидает визы в Советскую Россию. С собой в поезд он берет печатную машинку и подарки для Лили Брик от ее сестры Эльзы — журналы, галстуки и духи. В его чемодане также лежит рукопись новой поэмы Луи Арагона «Красный фронт», которую Каммингс обязался перевести на английский. Скандал с публикацией этого агитационного опуса еще впереди, а пока — «поезд летит в чудесное завтра» и американский пилигрим мчится на «красном экспрессе» к станции СССР.

М. Литвак . Транссибирский Экспресс. Интурист. Москва. Отель Метрополь. Рекламный плакат. 1930

Вооружившись записной книжкой и печатной машинкой, Каммингс начинает вести дневник, тщательно фиксируя свои передвижения и впечатления от въезда в «советскую Мекку». Миновав Германию и Польшу, 11 мая его поезд пересекает границу России на станции Негорелое. Пересечение границы многими приезжающими сюда интеллектуалами из-за рубежа переживалось как сильная эмоция. По замечанию М. Рыклина, «она была оформлена не просто как въезд в еще одну европейскую страну, а как ворота в новый мир» [10] Рыклин М. Коммунизм как религия: Интеллектуалы и Октябрьская революция. М., 2009. С. 40. . Впрочем, уже после ее пересечения многие начинали испытывать и прямо противоположные чувства: так, проверка паспортов вызывала нервную оторопь и смятение. По замечанию одного путешественника из Германии, писателя Отто Фридлендера, «что одному казалось раем, представлялось адом другому» [11] Там же. . Кажется, такие же чувства охватили и нашего пилигрима: Каммингса уже на границе ждет обыск. Он понимает, что попал в какой-то иной мир, с первых же мгновений обманывающий его ожидания. Будучи отправленным в коммунистический рай, он оказывается в чем-то, больше напоминающем ад. Его путевые заметки начинают пестрить языком бестиария и инфернальными образами. Однако, до поры до времени это только подогревает интерес и любопытство обманутого паломника.

Н. Жуков, В. Климашин . USSR. Рекламный плакат американского бюро «Интуриста» с приглашением в СССР. 1935. Текст на открытке утверждает: «Это более чем приятное приключение — вояж в Новый мир!»

На следующий день, 12 мая, Каммингс прибывает в Москву. На Белорусском вокзале, по договоренности с Эренбургом, его должен встретить советский драматург Владимир Лидин. Однако они не узнают друг друга на платформе, и американскому визитеру приходится обратиться в бюро Интуриста, которое направляет его в гостиницу «Метрополь». Парадоксальный факт — приехав в страну победившего пролетариата, он оказывается в роскошном дорогом отеле [12] Гостиница «Метрополь» в советское время принимала многих именитых западных посетителей, приглашенных по официально-партийной линии. . Впрочем, ему повезло: там же живет его будущий проводник по Москве — американский профессор Генри Дана, собирающий материалы по советскому театру. Дана берет его под опеку и начинает знакомить с Москвой — устраивает визиты в пролетарские театры, на писательские банкеты, осмотр достопримечательностей советской столицы. За одним из ужинов у них завязывается дискуссия о роли личности в советском строе. Каммингс, радетель индивидуализма и свободы самовыражения, наталкивается на пропагандистскую тираду своего приятеля, восхваляющую успехи социалистического труда. «Да будет Есть!» — восклицает Каммингс в ответ, намекая на свою философию поэзии, в которой единственно возможными формами глагола «быть» являются личные формы единственного числа настоящего времени в первом и третьем лице (am и is) [13] См. ниже о «местоименной» и «глагольной» философии Каммингса. . Здесь же, на пролетарских подмостках, ему видится как раз всякое отрицание личного, единственного, настоящего — во имя всего коллективного, массового, бывшего. В полемике с Даной Каммингс поднимает голос против «этого безрадостного эксперимента с насилием и страхом». Его голос слишком громкий, и тут как тут рядом с ним появляется фигура — он становится объектом слежки со стороны ГПУ. Дальнейшее его пребывание в Москве ставится под наблюдение, и записные книжки приходится вести в зашифрованном виде.

Обложка первого издания книги «Драйзер смотрит на Россию» (Нью-Йорк, 1928). Художник изобразил не только фабричные трубы и луковицы церквей, но и шагающих строем пролетариев, перемалываемых железными шестернями

Каммингс приезжает в Москву в переломный момент ее культурной политики. Буквально накануне его визита, в начале мая 1931-го, руководство РАПП принимает резолюцию, призывающую всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки». Отныне единственно возможной литературой в СССР становится пролетарская. Неудивительно, что в такой ситуации общение американского писателя, хоть и приехавшего с туристическими целями, не могло выходить за пределы пролетарских кругов (кругов ада в воображении Каммингса). Сочувствующие коммунизму его московские проводники-американцы стремятся показать заехавшему соотечественнику, как делается настоящая «социалистическая литература». Ему постоянно обещают встречу с М. Горьким, но тот так и оказывается для Каммингса призраком-«невидимкой». Его приводят в любимый им цирк, но вместо циркового представления показывают костюмированный агитпроп. Вместо русского балета и полюбившегося ему в Париже Стравинского в Большом театре демонстрируют патриотическую оперу. Вместо выставки современного искусства он осматривает «примерную» советскую тюрьму. Вместо Собора Василия Блаженного он попадает в Музей Революции с единственной иконой, проход к которой закрыт, как оказывается закрытым и запертым все, что оказывается на его пути.

А. Фролов . See USSR. Рекламный плакат американского бюро «Интуриста». 1930