book

Итак, из поденных записей странствующего в советской преисподней поэта рождается эпического размаха одиссея о судьбе личности в тираническом обществе насилия и принуждения. В названии книги заложено указание на ее главную тему — утверждение бытия индивидуума (« Я есмь»). Греческая форма глагола быть — eimi — отсылает к библейской «Книге Исход», в которой Бог обращается к Моисею «Я Есмь Сущий». Присутствие местоимения, дублирующего глагол «быть» в первом лице единственного числа, по Каммингсу, утверждает идею о том, что единственная самодовлеющая причина бытия личности заключается в ней самой. В этом вся философия автора: художник — независимая от общества личность, противостоящая безличной массе. Как позднее комментировал сам Каммингс, уподобляя оба своих романа, «ЭЙМИ — опять же индивидуум; более сложный индивидуум, еще более громадная камера». Каммингс подчеркивал, как нужно произносить заглавие книги EIMI по-английски — «Эй» как в неопределенном артикле а, «ми» как в личном местоимении те: с ударением на те. Если всмотреться в графическую форму слова, можно увидеть в ней спрятанные Me, I и еще раз I. ME при этом можно трактовать как «перевернутое» с ног на голову WE. Противопоставление себя как поэта-индивидуалиста советской политической системе, в которой оказался автор-повествователь, концептуализируется и обыгрывается множеством лингвистических способов в тексте «ЭЙМИ». Например, в таких гибридах-местоимениях, как Ime, nonself, unI, unhe, selfhehim, selvesour и т.п. А в словоформе IweK зашифровывается начальная буква фамилии автора, который вместе со своим Я защищается от коллективного МЫ советского строя [18] Ср. также с бурлескным обыгрыванием «советского МЫ» в названии юмористического скетча Каммингса 1933 года Weligion is hashish («Мылигия — гашиш»), отсылающем к известной фразе К. Маркса «Религия — опиум для народа» (Cummings Е. Е. Weligion is hashish // Е. Е. Cummings: A Miscellany Revised. New York, 1994. P. 280–282). Небезынтересно сравнить критику мы-философии Каммингса с образом «Мы» в антиутопии Евгения Замятина (1921; английский и французский переводы вышли в 1924 и 1929 гг.). . Подобной же местоименной кодировке подвергается и аббревиатура USSR. Каммингс намекает на то, что советские люди не говорят от себя, от своего Я, а только МЫ, ТЫ, или ОН, ОНИ. Отсюда высвечивание в USSR именно You (es es) are, т.e. «Вы (ты) есть» (англ.) и «он (оно) есть» (нем.) в отличие от «Я есмь» [19] Этот прием используется Каммингсом в переводе на английский стихотворения Луи Арагона «Красный фронт» — в пародировании хвалебного представления французским поэтом СССР как «локомотива без остановок». В версии Каммингса последние строки стихотворения звучат так: «The red train starts and nothing shall stop it / UR / SS / UR / SS / UR / SS». В одном из эпизодов «ЭЙМИ» работа над переводом описывается на языке собственных переживаний Каммингса, и строчки арагоновского гимна превращаются в макабрические: «USSR какой-то USSR какой-то ночной USSR какой-то кошмар USSR». При этом аббревиатура USSR расшифровывается так: «(U как в ип- и S как в self S как в science и R как в reality». Страна Советов, согласно этому сарказму, представляет собой отрицание личности во имя науки, возведенной в статус религии. . Конфликт между единоличным самоутверждением художника и безличным «приказывающим» и «указывающим место» обществом станет центральной осью добра и зла советской эпопеи Каммингса.

Эль Лисицкий . USSR. Обложка и титульный лист каталога советского павильона на Кельнской полиграфической выставке 1928 г.

Уже с момента публикации «ЭЙМИ» критики оказывались в недоумении, как определить жанр произведения. Характерно, что первое издание 1933 года не носило подзаголовка, отсылающего к Советской России. Даже издатель затруднялся подобрать жанровое обозначение книги своего автора. Как видно из приведенной выше аннотации, текст лишь при первом, поверхностном взгляде может быть распознан как «путевой дневник». В сущности же, его стоит воспринимать как «эпическое» повествование. Неизвестно, был ли сам Каммингс автором этой заметки на обложке, но его собственное отношение к своему тексту нельзя назвать однозначным. С одной стороны, как следует из черновых записей, сопровождавших работу над рукописью, он дистанцируется от всякого рода «писательства» журналистского толка («journalism and writing»), считая любое его проявление идеологическим и пропагандистским: «ничто не может быть менее похоже на то, что большинство людей принимает за “писательство”, нежели эйми» [20] Цит. по: Ошуков М. Ю. Глава 12. Эдвард Эстлин Каммингс // Америка: Литературные и культурные отображения. Иваново, 2012. С. 198. . Стало быть, он не желает, чтобы его сочинение рассматривали в русле публицистического жанра «возвращения из СССР», о котором пишет М. Рыклин [21] См. Рыклин М. К. Указ. соч. . Образцы такого жанра наводняли современную ему литературу, будь то «Русские дневники» его соотечественников Т. Драйзера и Дж. Дос Пассоса или, к примеру, такие более поздние отчеты о поездках в СССР, как «Московский дневник» Вальтера Беньямина, «Возвращение из СССР» Андре Жида или «Советский коммунизм: новая цивилизация?» английской писательницы Беатрис Вебб. Вне зависимости от приятия или неприятия ситуации в Советской России, Каммингса не удовлетворил бы мемуарно-репортерский стиль таких писаний. Как поэту и художнику, ему гораздо важнее художественная ценность любых переживаний и впечатлений.

Эль Лисицкий .Обложка и титульный лист парадного альбома «СССР строит социализм» (М., 1933). Текст на русском, немецком, французском и английском языках сопровождал эффектнейший визуальный ряд, пропагандируя успехи Первой пятилетки

В то же время он отказывается акцентировать фикциональный характер своего труда. В комментариях к последующим изданиям «ЭЙМИ» он высказывается за то, чтобы текст воспринимался в качестве «дневника». Более того — это и есть дневник. Книга мыслится как идентичная тем записям, которые велись непосредственно во время поездки. По уверению автора, в книге нет ни одного слова вымысла. М. Ошуков на основании неопубликованных черновиков приводит очень важную идею Каммингса — уравнивание самой книги и события, «ЭЙМИ» и самого путешествия. «Эта книга, — отмечает писатель, — это то, что со мной произошло (а не просто записки о том, что произошло)». Соответственно, по наблюдению М. Ошукова, «ЭЙМИ» — «не только не вымысел и не просто идентична быстрым заметкам, которые автор быстро делал вослед событию, “EIMI” и есть само событие, и в этом качестве текст обретает онтологический статус» [22] Цит. по: Ошуков М. Ю. Указ. соч. С. 199. . В этом смысле текст не вписывается и в рамки «литературы факта» — направления, упрочившегося в СССР незадолго до приезда Каммингса. ЛЕФовцы отвергали «вымысел» в угоду «документальности» литературы, поставленной на службу социалистическому строительству. Американский писатель вроде бы следует такому же вектору, признаваясь на страницах «ЭЙМИ», что «при описании незнакомой обстановки всегда лучше всего давать слово самим фактам. Правда в конце концов более необычна, чем вымысел». Однако советская «производственная литература» могла вызывать у него только раздражение, ведь ее цели служат не чему иному, как ненавистной ему пропаганде и агитации.