book

Открывая книгу «ЭЙМИ», читатель может быть под впечатлением, что он попал в какой-то фантастический роман, где «Товарищ Джойс» (Comrade Joyce) и «Товарищ Данте» (Comrade Dante) встречаются в Советской России. Но он оказывается там в преломлении лукавого взгляда поэта-авангардиста, который излагает свои путевые заметки в смешанной, гибридной форме, балансирующей между дантовским воображаемым травелогом и джойсовской прозой. «Божественная комедия» не случайно оказывается в основе каммингсовского нарратива. Как и ранее для У. Блейка, открывшего английской литературе и живописи силу дантовского текста, для многих англо-американских писателей-модернистов поэма знаменитого флорентийца стала путеводной в их собственной писательской технике — в частности, для близких Каммингсу Т. С. Элиота, Дж. Джойса, Э. Паунда. Если ранее, в первом своем романе «Громадная камера» он опирался на такой аллегорический травелог, как «Путешествие пилигрима в небесную страну» английского писателя и религиозного проповедника XVI века Джона Беньяна, то теперь он ищет вдохновения в еще более каноническом тексте мировой литературы.

Дж. Джойс. Фотография 1926 г.

Итак, в основу структуры каммингсовского текста кладется «Божественная комедия» Данте, а Советский Союз выступает в роли ада, в который попадает путешественник и по которому передвигается при помощи своих Вергилия и Беатриче (герои так и называются в романе). Пересекая границу Советского Союза, лирический герой (он же — автор дневника) описывает свой вход в «страну Былья » (a land of Was) — «недочеловеческое коммунистическое государство, где мужчины — тени, а женщины — немужчины; доиндивидуальный марксистский немир». Этот «немир» и становится для него Адом. Каммингс проводит 5 недель в советском инферно, чтобы выбраться из него на корабле через Стамбул обратно — в Мир.

Сандро Боттичелли . Портрет Данте Алигьери. Темпера. 1495

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу» — эти начальные строки «Божественной комедии» стали пророческими и для Каммингса — он отправился в Советскую преисподнюю в возрасте тридцати семи лет, т.е. почти в середине своей жизни, и — подобно флорентийскому страннику — оказался в «сумраке» социалистического заповедника. Книга «ЭЙМИ» не следует строго за схемой дантовского «Инферно», но, поскольку Советская Россия представляется современным, усовершенствованным Адом двадцатого столетия, дантовский прототип остается только порождающей моделью каммингсовского текста, сама же сборка модели тут весьма оригинальна. Так, Вергилием в романе называется знакомый Каммингса Генри Дана, американский журналист, «ежегодно зимующий по полгода в России и сочиняющий между делом труд о театре». Беатриче же здесь — дочь Джека Лондона, также прокоммунистически настроенная знакомая Каммингса. Туристическое бюро, с которым путешественнику приходится иметь дело, именуется ИНТУРИСТ, что в сознании автора прозрачно связывается с ИНФЕРНО ( This diabolic INTOURIST — «Этот дьявольский ИНТУРИСТ»), В. Ленин, в свою очередь, фигурирует в романе как главный советский бог — аналог Люцифера и одновременно пародия на него. Если встреча с Сатаной знаменует собой кульминацию дантовского схождения в Инферно, то визит в Ленинский мавзолей завершает пребывание американского пилигрима в Москве. А выездная виза ассоциируется с билетом в рай [30] Подробнее о «дантовских» мотивах у Каммингса см.: Metcalf А. Dante and Е. Е. Cummings // Comparative Literature Studies. 1970. N 7. P. 374–386. .

Г. Клуцис . Под знаменем Ленина. За Социалистическое Строительство. Плакат. 1930. В декабре 1929 г. вся страна праздновала 50-летие Сталина; последующие четверть века пройдут под знаком сталинского культа

Роман-травелог начинается с символического слова SHUT («закрыто»), а заканчивается столь же символически его антонимом OPEN («открыто»). Метафора запертости пространства становится сюжетопорождающей в повествовании. Уже в вагоне поезда, следующего в советскую столицу, рассказчик ощущает приступ клаустрофобии, предвещающий его дальнейшие странствия по замкнутому миру зла. Двери и окна вагона, который уподобляется гробу, везущему его в загробный мир, то и дело оказываются запертыми, вызывая переживания удушения от Затвора, преграждающего путь пилигрима на каждом шагу. Затвор ( Shutness ) окружает и огораживает героя везде, как только он въезжает в «страну Былья». Спертый воздух внутри и снаружи, сжатые кулаки советских людей, засовы на дверях и шлагбаумы на дорогах, огороженные территории и по-паучьи сжатые люди, запреты на передвижение и переговоры — все это нагнетает атмосферу застывшего вне времени и пространства неживого мира [31] См. о поэтике пространства в «ЭЙМИ»: Olsen Т. Transcending Space: Architectural Places in Works by Henry David Thoreau, E. E. Cummings, and John Barth. Lewisburg, 2000 (глава 4 «Inverted Space: EIMI»). . Путешественник попадет в призрачный кладбищенский край, в котором все говорит о безжизненности и запустении, где «все кажутся никакими иными как одинокими; мерзостно одинокими в мерзости замерзания, в захудалости, в нищенстве, в запущенности, в сугубо вездесущей какойностикаковости».

Г. Клуцис . Выполним план великих работ. Плакат. 1930. Плакатное искусство в СССР стало мощным средством политической пропаганды и способом мобилизации на трудовые свершения

Оппозиция живого-неживого пронизывает авторское отношение к созерцаемому и переживаемому. Советское общество видится как ограничение для всего живого и живущего. Поэтому все, что встречается на пути, утрачивает признаки реальности, становится фальшивым и притворным (Pretend). Люди превращаются в «нелюдей» — не то « немужчин » (поптеп ), не то «неженщин» (nonwomen), «быльевщиков» (wasmen), утративших черты человечности. Реальность «разлагается» подобно любой мертвечине. Все становится мнимым, кажущимся, отрицающим бытие. Подобно «стране нетов» из рассказа Сигизмунда Кржижановского 1922 года [32] См.: Кржижановский С. Страна нетов // Собрание сочинений: В 5 т. Т.1. СПб., 2001. С. 265–276. , Страна Советов зиждется на вездесущем отрицании существования. Повсюду рассказчику слышатся приказующие и угнетающие советские лозунги «нет» и «долой». Повсюду надписи «ХОДА НЕТ» и «ЗАКРЫТО». Само слово НЕТ («это адское слово») многократно обыгрывается на страницах «ЭЙМИ», являясь маркером всеобщего запрета и затвора в советском социуме. Подчас игра приобретает авангардную словесную форму, как в этих строках, анаграммирующих заветное ключевое слово: