Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

– В которой стороне стреляли сейчас?

– Нигде не было слышно, ваше превосходительство, – немедля отвечал тот, уже зная о странностях командира, даже если впервые нес караул у входа в штаб. Солдатское радио работало исправно.

– Врешь, собачья морда. Ты спал!

– Ей-богу не спал, ваше превосходительство.

– Спал, сучий сын! Под суд тебя отдам!..

Этот диалог за ночь мог повторяться несколько раз. Часовые, наверно, минуты считали до утра.

Но вот, наконец, рассветало. Во дворе в накинутом на голое тело полушубке появлялся сотник Богданов, который всегда вставал первым из штаба. В любой мороз он каждое утро обливался на улице холодной водой. И каждое же утро встречал там генерала, приветствуя его словами:

– Доброе утро, ваше превосходительство! Что это вы так рано встали?

– Дышать трудно, астма проклятая! – неизменно говорил Волкобой, после чего преспокойно шел к себе, ложился и спал часов до десяти.

Вроде как сдал пост Богданову. Теперь часовой не в одиночестве, под присмотром. А сотник будет долго ходить около штаба, осматривая коней и беседуя с просыпающимися казаками. За ним, глядишь, и все прочие встанут. Внезапного нападения уже можно не опасаться…

Офицеры прощали генералу эту маленькую слабость, делая вид, что ничего не замечают. Ну подумаешь, паранойя у старика, с кем не бывает? Ночные страхи есть у каждого, только выражаются по-разному. А у Волкобоя вовсе даже не запущенный случай. И похуже бывали. Неуверенность и слабое знание обстановки всему причина.

Но по-настоящему генерала скосило в декабре.

Тогда капитана Колесникова отозвали к штатному месту службы и Борису пришлось вступить во временное исполнение должности начальника штаба бригады. Офицер из штаба корпуса привез письмо. На маленьком синем конверте, запечатанном сургучом, значилось: «Начальнику 3-й бригады. В собственные руки» . Сергеевский постучал в комнату генерала, где тот уже укладывался спать, и, передав ему пакет, удалился. Не прошло и пяти минут, как взволнованный Волкобой позвал Бориса к себе…

Генерал сидел на кровати, держа в опущенной руке развернутый, подрагивающий лист, и откровенно плакал.

– Борис Николаевич, – сказал он с придыханием. – Россия погибла!

Сергеевский опешил, не зная как отреагировать. Через силу выдавил:

– Что вы говорите, ваше превосходительство! Разве можно такое говорить своему подчиненному? Успокойтесь! В чем, собственно, дело?

Протянув бумагу, Волкобой отрешенно произнес:

– Читайте сами!

Первое, что бросилось в глаза, был гриф «весьма секретно». Далее из текста следовало, что запас снарядов для легкой и горной артиллерии закончился. Работа артиллерийских заводов России не может удовлетворить даже малой доли потребности армии. Заграничные поставки ожидаются не раньше осени 1915 года. Поэтому всем частям предписано сократить артиллерийский огонь до минимума. То есть в среднем каждая батарея не должна производить более одного выстрела в сутки!

– Один выстрел?! – не дочитав до конца, Борис недоуменно уставился на генерала. – Да у нас в дни боев батареи расходовали по тысяче, а то и больше, снарядов! Это что же, нам теперь вовсе без артиллерии воевать?

Волкобой молчал, сипло, с надрывом дыша и утирая сбегающие по щекам слезы.

Пробежав оставшийся текст, где говорилось еще и о недостатке винтовок, Сергеевский отчетливо понял вдруг, что Россия оказалась перед пропастью, в которую вот-вот готова сорваться. Это ж надо, в разгар такой небывалой, страшной войны остаться почти без оружия. Невероятно и… Ужасно!

Долго молчали, только Волкобой всхлипывал.

– Да, это, без сомнения, скверно. – Борис первым подал голос, потому как надо было что-то говорить. Не совсем уверенно, как хотелось бы, продолжил: – И все же, Петр Миронович, думаю, до гибели России еще довольно далеко… Придется, вероятно, отходить. Возможно, даже проиграем войну, но чтобы Россия погибла, этому не бывать. Многие пытались. Помните? Не будем преувеличивать масштабы…

– Нет, Борис Николаевич, – возразил генерал, упрямо замотав головой. – Вы не понимаете. Не германцы погубят Россию… Он, наш с вами солдат, никогда не простит нам этого. Нас, офицеров, перережут всех, как поросят. Будет такая революция, какой мир еще не видывал!..

Он говорил горячо, быстро, словно спешил высказаться, пока не перебили. Мокрое лицо тряслось. Усы обвисли влажными сосульками. Широко раскрытые глаза ярко блестели, вспыхивая, будто изнутри, каким-то холодным мистическим огнем. С коротким свистом вгоняя в легкие воздух, Волкобой тут же выбрасывал его с режущими слух словами:

– О-о-о, вы не знаете нашего мужика! Да и мыслимо ли перенести этот кошмар! – несколько раз он судорожно ткнул трясущимся пальцем в полученную бумагу. – Мы все погибнем в ужаснейшем бунте… Помяните мое слово – России не будет!..

Не понравились Борису эти слова. Да и кому придется по душе подобное «пророчество»? Решив, что у генерала сдали нервы, постарался его успокоить, как мог. Вроде получилось. Даже в кровать уложил, и Волкобой захрапел почти сразу…

Только с этого времени генерал окончательно перестал верить решительно во все.

Aliis inserviendo consumor [72]

Никакого общего руководства или наставлений о работе Передовых Отрядов у Главного управления Красного Креста не было. Каждый работал, как мог или как считал нужным. Все зависело от того, какой метод работы изберет начальник отряда. Одни постоянно находились при дивизионном или даже корпусном штабе, разворачиваясь в небольшие госпиталя. Принимали раненых и подолгу за ними ухаживали. Другие предпочитали становиться на линии полковых штабов, а то и вовсе на передовой. Занимались только тем, что делали первую перевязку, после чего сразу вывозили раненых в тыл. Было бы глупо держать их в районе артиллерийского и тем более ружейного огня. Отряды эти, понятное дело, ни во что не разворачивались, готовые в любую минуту быстро сняться и уйти вслед за своими полками.

Отряд Буторова избрал именно такой, второй метод работы, во многом благодаря заверениям офицеров, что близость санитарных команд благотворно влияет на солдат, поддерживая их боевой дух. Они ведут себя гораздо увереннее и в атаку поднимаются не в пример легче. Еще и студенты-медики, эти, без сомнения, храбрые и весьма добросовестные молодые эстонцы и латыши, постоянно высказывались за то, чтобы работать как можно ближе к передовой. Вечно приходилось их сдерживать…

Обычно по приходе на новые позиции, только-только занятые дивизией, Николай выяснял места стоянок полковых штабов и обустраивался примерно на одной с ними линии. Две летучки выдвигал вперед, по одной между каждой парой полков. Если предстоял быстрый отход, ограничивались установкой палаток либо сооружали на скорую руку несколько примитивных шалашей. А при более-менее продолжительном пребывании рыли землянки в каком-нибудь перелеске, не далее пятисот шагов от передовой. Выходили неплохие перевязочные пункты на трех-четырех раненых, с импровизированным столом для сложных перевязок. Крыша из бревен в два, а то и в три ряда. А как иначе? Эти землянки находились уже в районе артиллерийского обстрела. В них не один раз попадали немецкие снаряды, повреждая настил, который, в свою очередь, спасал жизни раненым и медицинскому персоналу.