Виктор Поротников - Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии

На перекрестке Большой и Успенской улиц две подруги расстались. Фетинья свернула в переулок, ведущий к подворью женского монастыря. Устинья направилась дальше по Большой улице, к своему дому.

По улицам Рязани расползались быстро сгущавшиеся сумерки.

После недавнего снегопада опять повеяло теплом, так что выпавший снег стал тяжелым и липким.

Устинья не прошла и полусотни шагов, как столкнулась с бежавшим ей навстречу Нежатой, приятелем ее покойного брата. Нежата был в кольчуге и шлеме, с мечом на поясе. От быстрого бега Нежата раскраснелся, как румяное яблоко.

— Что случилось? — окликнула юношу Устинья. — Куда спешишь сломя голову?

Нежата остановился.

— Татары выкатили на лед Оки свои камнеметы и частоколы на колесах, — промолвил он, тяжело дыша. — Не иначе, нехристи замышляют произвести ночной штурм или собираются обстрелять огненосными горшками западную стену Рязани. Воевода Твердислав повелел всем сотникам изготовить ратников к сече. Наша сотня уже почти вся собралась близ западной стены, а сотника нашего нигде нет. Вот бегу домой к Даниле Олексичу. Может, он дома отсыпается.

— Ой! Мне же тоже надо в воинскую справу облачаться и к месту сбора спешить! — воскликнула Устинья.

— У тебя сегодня были похороны отца, поэтому до утра можешь отдыхать, — сказал Нежата. — А я замолвлю за тебя словечко перед Данилой Олексичем.

— Не буду я дома сидеть! — решительно возразила Устинья. — Да и не устала я. До встречи на стене, Нежата!

Устинья припустила бегом по улице, отбросив свою длинную косу с груди на спину. Ее белая заячья шапочка мелькала в густых серых сумерках быстро удаляющимся светлым пятном.

Нежата постоял на месте, глядя вслед Устинье, затем поспешил дальше, к дому Данилы Олексича.

Юноше пришлось довольно долго грохотать рукоятью меча в ворота купеческого дома. Наконец ворота открыл сам Данила Олексич.

Выслушав из уст Нежаты распоряжение воеводы Твердислава, купец ворчливо обронил:

— Ни поспать, ни пожрать толком не дадут! Обожди меня во дворе, младень. Я живо соберусь!

В ожидании, покуда сотник выйдет из дому, Нежата нетерпеливо прохаживался по просторному двору от крыльца до распахнутых ворот конюшни и обратно. Внезапно Нежата обратил внимание на вилы, брошенные возле большой навозной кучи. Длинные зубья вил были окрашены свежей кровью. Тут же лежала лопата, с помощью которой только что кто-то сваливал в кучу навоз. Было видно, что навоз в спешке перекидали с одного места на другое. Комья навоза были разбросаны повсюду.

Когда Данила Олексич вышел из дома на крыльцо, облаченный в панцирь и воинский плащ, Нежата показал ему окровавленные вилы.

— Это челядинец мой сегодня свинью заколол, — быстро проговорил купец, предупреждая вопрос Нежаты.

— Почто же вилами? — удивился Нежата.

— Вот и я то же самое дурню этому сказал! — немного нервно рассмеялся Данила Олексич. — Увалень — одно слово! Он же — мордвин, а у мордвы мозги набекрень.

И все же кое-что в поведении сотника показалось Нежате странным. Данила Олексич сказал, что это его челядинец с навозом управлялся, а у самого сапоги в навозе вымазаны. Еще Нежата нашел в конюшне шапку с опушкой из черно-бурой лисы и отдал ее Даниле Олексичу, а тот заявил, что шапка эта его челядинцу принадлежит. Мол, он во хмелю работал, поэтому и обронил ее. Нежата подумал про себя, что столь дорогая шапка не всякому купцу по деньгам будет, не говоря уже про какого-то челядинца, но вслух ничего не сказал.

Огнищанину Лихославу с той поры, как сгорела восточная стена Рязани, не давала покоя мысль, что все это множество русского люда, собравшегося в городе в надежде на спасение от татар, просто-напросто обречено на погибель. Сегодняшняя сеча показала, что татары могут совершать глубокие прорывы в город, ибо численность защитников Рязани тает с каждым днем. То напряжение — душевное и физическое, — с каким рязанцы раз за разом отражают приступы врага, Лихослав чувствовал и на себе. Всех здравомыслящих людей не покидало горькое осознание того, что конец близок.

В эту ночь Лихослав пригласил к себе в дом несколько человек, в настроении которых он нисколько не сомневался. Ночными гостями огнищанина были: его двоюродный брат Ян, купец Никодим, по прозвищу Сова, бояре Ельмец и Пустимир. Самым же важным гостем был князь Давыд Ольгович, доводившийся двоюродным братом черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу. Ельмец и Пустимир были киевскими боярами, их в качестве заложников отправил в Рязань грозный Ярослав Всеволодович, захвативший Киев. Угодил в заложники и Давыд Ольгович за свое родство с Михаилом Всеволодовичем, непримиримым врагом суздальских князей.

Оказавшиеся в Рязани киевские и черниговские заложники поначалу радовались, что вырвались живыми из рук мстительного Ярослава Всеволодовича. Однако нашествие татар на окские земли, гибель рязанских князей и плачевное положение Рязани, обложенной татарскими полчищами, очень скоро уверили заложников в том, что они угодили из огня да в полымя.

Об этом и вели речь, не стесняясь выражений, бояре Ельмец и Пустимир. Оба являлись большими мастаками по плетению интриг и козней, участвуя в княжеских распрях, и при этом они всегда выходили сухими из воды. И вдруг здесь, в Рязани, случилась страшная непредвиденная беда: над обоими смутьянами нависла угроза смерти от рук диких язычников!

Умирать в осажденной татарами Рязани ни жалкой смертью, ни доблестной Ельмец и Пустимир не собирались. Они этого и не скрывали перед собравшимися в доме Лихослава в этот поздний час, считая тех своими единомышленниками.

— Куда вы клоните, бояре? — промолвил Давыд Ольгович, которого подняли с постели, толком ничего не объяснив.

Ельмец и Пустимир в растерянности переглянулись. Затем оба посмотрели на Лихослава: мол, растолкуй князю, что к чему.

— Пойми, княже, Рязань уже не оплот от нехристей, но скорее ловушка для всех собравшихся здесь русичей, — вкрадчиво проговорил огнищанин. — Скоро мунгалы ворвутся в Рязань и устроят тут резню. Вот я и предлагаю выбираться из города, пока не поздно.

— Куда выбираться? — не понял Давыд Ольгович.

— За Оку, князь. В леса! — Лихослав махнул рукой в западном направлении.

От этого резкого движения огонек светильника, стоящего на столе, затрепетал, будто испуганный мотылек.

Ельмец и Пустимир напряженно вглядывались в узкое лицо князя с тонкой бородкой клинышком и короткими темно-русыми усами.

— Удирать, значит, собрались! — криво усмехнулся Давыд Ольгович. — Да в чистом поле мунгалы побьют вас стрелами, как косуль!

— А в Рязани не побьют? — язвительно бросил купец Никодим. — Вот ворвутся нехристи в город, и будет их по десятку на каждого нашего воина.