Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»

Собор состоялся, и после недолгих споров выбор пал на сына Митрополита Филарета, долгое время томившегося в польском плену, но чудесным образом спасенного. Монахи Чудова монастыря свидетельствовали, что незадолго до своей кончины Владыка Гермоген называл имя Филарета как будущего своего приемника. Это ли оказало воздействие, либо была другая причина, но Филарет действительно был избран Патриархом Всея Руси. И вскоре оказалось, что ему предстоит возложить царский венец на голову своего юного сына — Михаилу Федоровичу (в миру Филарет был некогда боярином Федором Романовым) шел в 1613 году только шестнадцатый год.

Посланные к избраннику Вселенского Собора гонцы рассказывали потом, что юноша ни за что не хотел соглашаться занять опустевший Московский престол, с рыданием убежал от послов и готов был скрыться, лишь бы ему не предлагали такой сокрушительной славы и такой немыслимой ноши.

Однако гонцам удалось убедить Михаила Федоровича очень простыми словами:

— Некому более, боярин, некому! Отринешь Волю Божию, вновь смута грянет. Вновь войны начнутся, самозванцы власть возьмут. Не пережить Руси нового Смутного времени, не выстоять. Спаси, сделай милость!

И тогда испуганный мальчик вдруг, будто по мановению свыше, превратился в мужчину и, не раздумывая более, отправился с послами в Москву.

На первую встречу с молодым государем были приглашены все воеводы Нижегородского ополчения. А если кого-то впопыхах забыли, князь Дмитрий Михайлович напоминал о том, и приглашения тотчас высылались.

Михаил Шейн, так и звавшийся Михайло Стрельцом, хотел было избежать представления царю: он ожидал нового назначения в одну из отвоеванных у врагов крепостей, залечивал полученную возле Серпуховских ворот довольно серьезную рану, а еще готовился к двум свадьбам сразу. В Свято-Троицком монастыре его благословили взять в жены Василису Бутурлину, которую благочестивый старец Дионисий, ласково усмехаясь в бороду, разрешил от ее безумного обета, а его верный друг Хельмут Шнелль, которого только он да князь Пожарский знали как Хельмута фон Штрайзеля, собирался весною взять в жены его мать Алёну Елисеевну.

Все это никак не вязалось с торжественной церемонией в кремлевских палатах, да, к тому же, новый кафтан, в котором Михайло собирался под венец, еще не был готов, а ничего иного, в чем не стыдно было бы предстать перед государем, у Шейна не было.

Однако, когда к терему его матери подкатили сани, из них вышел сам князь Дмитрий Михайлович и с поклоном пригласил воеводу поехать ко двору с ним вместе, слов для возражений более не нашлось.

— А Хельмута позвали? — уцепился Михаил за последнее возражение.

— Он уже там, — охотно ответил князь. — В карауле сегодня его полк, да государь и сам помнит об «огненном гонце».

Кремль походил в этот день на широкую ярмарочную площадь, столько людей собрались перед Успенским собором, откуда должен был показаться после венчания на царство молодой государь, перед царскими палатами, просто во дворах, по которым в этот день вереницами бродили разряженные стрельцы — то ли несли караул, то ли тоже хотели обязательно увидеть царя.

Самое большое потрясение ожидало Михаила, когда он оказался вместе с Пожарским в первом ряду бояр, стоявших с той и с другой стороны вдоль парчовой дорожки, что золотой речкой стекали с крыльца собора. Именно на них (скорее всего, конечно, на князя Дмитрия) посмотрел с улыбкой царь Михаил Федорович. И вдруг переменился в лице. В его выразительных светлых глазах явилось сперва что-то похожее на испуг, но затем щеки залил румянец, на губах вспыхнула улыбка:

— Князь! Князь Дмитрий Михайлович! Кто ж это с тобою?

— Воевода наш лучший, герой давешнего ополчения — Михайло Стрелец, — князь не без удивления переводил взор с засветившегося радостью лица юного государя на окаменевшее маской изумления лицо воеводы.

— А что же, ты его знаешь?

— Знаю?! — вскрикнул юный царь. — Да еще и как знаю! Он жизнь мою спас.

Спустя несколько часов Михаил Федорович принял в своих покоях Пожарского и двоих неразлучных друзей, которые так много сумели сделать для его нынешнего воцарения.

— Ежели желаешь, воевода, — проговорил царь, обращаясь к Шейну, — я сам разберусь с твоей родней и верну тебе твое славное имя, а их за подлость накажу.

— Нет, государь! — в голосе Михаила не было ни малейшего притворства. — Не нужно никого наказывать. Я их простил. И не хочу носить свое имя по твоей милости. Раз уж случилось так, что я его потерял.

Государь улыбнулся:

— Что же, с таким решением мне трудно спорить. Но раз ты не хочешь, чтобы моя власть вернула тебе прежнее имя, то не откажись принять от меня новое. Я знаю о твоем подвиге у Серпуховских ворот и в память о нем награждаю тебя имением под Москвою. А зваться ты и твои потомки будете отныне князьями Серпуховскими. Сегодня же подпишу указ.

Что до тебя, герцог, — он так же ласково посмотрел на Хельмута, — то и тебе ведь не зазорно принять награду от русского царя. Ты принял крещение от великого русского мученика, Владыки Гермогена, и совершилось это в Чудовом монастыре. Значит отныне ты станешь князем Чудовым. Княжье звание не ниже твоего прежнего, и новое твое имя пускай отныне носят все в твоем роду. Ты ведь, как я слыхал, тоже женишься?

— Да, государь! — глаза Хельмута блеснули, и тотчас он опустил их под светлым взглядом мальчика-царя. — И клянусь вам, что не опозорю данного вами титула и имени: князей Чудовых будет много! Как, надеюсь, и князей Серпуховских.

— Дай вам обоим Бог! — рассмеялся Михаил Федорович. — И будем молиться о том, чтобы ваши потомки служили царскому роду Романовых так же преданно, как вы служите мне.

Венчание обоих друзей состоялось спустя неделю, и царь почтил его своим посещением, не преминув повелеть явиться в храм всем боярам и знати московской. Он сдержал данное воеводе обещание — никто из его вероломной родни не оказался в опале. Михаил Федорович удовлетворил свое негодование, просто наблюдая, как бледнеют и меняются в лице надменные бояре Шейны, видя величие и блеск изгнанного ими родича и его матери, и как ликуют все, кто рядом с Михайло Стрельцом и Хельмутом Шнеллем бился на руинах сожженной Москвы за святое Царство Московское.

Сажень — древнерусская мера длины, равнялась примерно 2,13 м. Использовалась до 1917 года.

Петардами назывались в начале XVII века взрывные пороховые заряды.

«Осадными людьми» называли собственно всех защитников осажденной крепости, главным образом, это относилось к отрядам, дежурившим на стенах.

Пищаль — фитильное ружье, широко применявшееся в европейских армиях начала XVII века.