Евгений Сухов - Кандалы для лиходея

– Чего это ты в присядки играешь? – пьяно спросил Архангельский.

– Да вот, лопатник свой едва не потерял, – ответил Самсон и сунул портмоне за пазуху.

Сколько в нем было, Козицкий посмотрел только после бала. И невольно присвистнул. В лопатнике пузатого господина лежало ни много ни мало полторы тысячи целковых. С такими деньгами можно было начинать новую жизнь. И Козицкий ее начал…

Много чего было потом. И начатое собственное дело с куплей-продажей недвижимого имущества, которое съело почти все деньги пузатого господина и едва не привело самого Козицкого в долговую тюрьму. И служба в качестве управляющего имением у статского советника Неелова. И шашни с его дочерью, красивой, но глупой, которая, кажется, влюбилась в Козицкого по уши. И приписки в экономическом журнале, которые Неелов узрел и затеял потом с Самсоном нелицеприятный разговор. И отступные Неелова за дочь, которые Козицкий без колебаний принял с легкой усмешечкой, поскольку совсем не исключал такой исход дела и предложением Неелова был нисколько не удивлен.

Но все это были только цветочки. Ягодки, как оказалось впоследствии, ждали Самсона Николаевича Козицкого впереди. А ведь начало всему положила, будь она неладна, та трешница в гимназической гардеробной, заставившая его сделать шаг в избранном им направлении. Или в направлении, избравшем его?

Ведь не возьми он тогда ее, может, было бы все иначе?

– Ну и что теперь делать будем? – спросил Уфимцев. – Вы как хотите, но я уверен, что Козицкий и есть убийца Попова.

– Я тоже в этом уверен, – в тон уездному исправнику ответил Воловцов. – Но этой нашей уверенности для суда будет крайне недостаточно. Даже если и дойдет до судебного разбирательства, то он, несомненно, будет оправдан за отсутствием доказательств…

– Может, надлежит этого Козицкого арестовать? – посмотрел на судебного следователя Уфимцев. – И тогда у селян языки и развяжутся? Ведь боятся же они этого Козицкого как огня.

– А я знаю, почему они его боятся, – вдруг произнес Иван Федорович. – Не потому, что он злой и людей не любит. Мало ли таких злых на свете белом проживает, а потому, что все думают так: коли раз убил, то второй раз уже запросто сможет…

– Это все так, – неохотно согласился уездный исправник, – но вопрос-то остается неразрешенным: что будем делать с Козицким?

– Арестуем, – без тени сомнения произнес Воловцов. – Да так, чтоб многие видели. И чтоб через минуту после арестования управляющего об этом знало все село.

– А с полюбовницей его что делать? – спросил Павел Ильич.

– Тоже арестовывать, – ответил Воловцов. – Она обвиняется в пособничестве и укрывательстве убийцы. Считайте, – Иван Федорович серьезно посмотрел на Уфимцева, – что я, как судебный следователь, уже отдал вам соответствующее распоряжение.

– Принято, – охотно кивнул Уфимцев. – А дальше?

– А дальше мы еще раз побеседуем с лодочником, – сказал Воловцов. – После того, как все село узнает об арестовании управляющего и его полюбовницы…

Арест обоих фигурантов прошел без эксцессов, поскольку пристав Винник, как ему и было приказано, глаз не спускал с Козицкого. Он с урядником Гатауллиным просто подошли к управляющему, Винник оповестил его о полученном приказании произвести арестование и надел на него ручные кандалы. Самсон Николаевич только и успел сделать, что удивленно посмотреть и малость приоткрыть рот. А вот говорить ему было нечего…

Урядник Спешнев произвел аналогичные действия с Настасьей. Та вела себя иначе: ухмыльнулась и с вызовом посмотрела на Спешнева. Хотела было что-то высказать дерзкое, но тоже промолчала, лишь брезгливо скривила губы.

– И куда их теперь? – подошел к Уфимцеву пристав Винник, когда арестование было завершено.

– Разведи по комнатам флигеля, чтоб не разговаривали друг с другом, – ответил уездный исправник. – Хотя, надо полагать, они обо всем уже давно договорились…

Арестованных заперли по комнатам, а через четверть часа (на что тайно надеялся Иван Федорович) в усадьбу явился лодочник.

– Я, это… заявление произвести желаю, – произнес он, едва ступив на порог усадьбы Виельгорского, где квартировали полицианты, судебный следователь Воловцов, родители Попова и уездный врач.

Уфимцев и Воловцов переглянулись.

– Проходите, любезнейший, – пригласил Иван Федорович лодочника в комнату, доставая бумагу и карандаш. – Надеюсь, на этот раз вы будете говорить нам правду, иначе я просто вынужден буду привлечь вас…

– Истинную правду, от чистого сердца, поверьте, – заторопился Яким и для пущей убедительности приложил руку к груди. – И прошу заметить, это я сам к вам пришел.

– Так заметили уже, – ухмыльнулся Уфимцев. – Итак, внимательно вас слушаем…

– А вы Козицкого и правда, тово, заарестовали? – неожиданно спросил лодочник.

– Правда, – ответил Воловцов.

– И чо, более не отпустите? – переступил с ноги на ногу Яким.

– Не отпустим, – заверил его Иван Федорович и добавил: – Если ты нам, конечно, правду скажешь.

– Скажу! – едва не воскликнул возбужденный лодочник. – Все как на духу вам выложу, видит Бог, – Лодочник посмотрел в «красный» угол и, не найдя образа, перекрестился на оконную занавесь.

– Да говори уже, не тяни кота за… хвост! – почти прикрикнул на Якима уездный исправник Уфимцев. Впрочем, и он, и Воловцов уже знали, что скажет лодочник.

А тот снова переступил с ноги на ногу и выдохнул:

– Я, это, самое… Попова тогда на лодке никуда не перевозил.

После чего уперся взглядом в пол и замер. Лодочник, верно, полагал, что сейчас его начнут корить за прошлую неправду, и загодя приготовил несколько ответов. Мол, врал доселе потому, что боялся Козицкого, поскольку тот непременно бы его убил. Ведь коли кто единожды убил, так второй раз сделать это убивцу будет раз плюнуть. Поэтому он, дескать, и молчал. Но ничего такого не последовало, его встретили спокойные взгляды. Воловцов только спросил, сам Козицкий его просил так ответить, или это его, Якима, инициатива.

Что означало слово «инициатива», лодочник не знал. Однако смысл его уловил и, честно и попеременно глядя в глаза то Воловцову, то Уфимцеву, твердо изрек:

– Циатива вовсе не моя. Это он, Козицкий, велел мне так объясняться. И пригрозил, что ежели я что не по-ево скажу, так мне, стало быть, не жить вовсе…

30 июня 1896 года

С утра снова занялись сараем с прошлогодней картошкой. Гатауллин и Спешнев истыкали шашками по самую рукоять каждую пядь земли. Трупа Попова нигде не обнаружили. Но ведь лаяла же собака, которую именно за это и прибили! И замок висел на сарае, где, кроме проросшей картошки, ничего не было. И опять-таки с какой стати сарай был заперт? Ведь все остальные хозяйственные постройки были настежь распахнуты.