Михаил Колосов - Новые крылья

Перед сном лежали, тихонько обнявшись, шептались, отдыхали от дневных потрясений. Анна выпытывала всё о Демианове, я откровенничал, наверное, даже слишком. Вдруг меня осенило: боже мой, зачем я такое ей говорю! Я даже сел на кровати.

— Помнишь, ты сказала тогда о нас с Мишей: «Хочу понять и не понимаю». — Это всё еще так?

— Боюсь, что да. Но пусть тебя это не беспокоит.

— Не беспокоит?! Да разве я могу не беспокоиться? Как же я буду касаться тебя, такой чистой, простодушной? Ты добрая, наивная девочка. А я в сравнении с тобой развращенный, гадкий человек! Я чувствую себя растлителем, поругателем невинности. Словом, я ужасно себя чувствую. Я не имел права связывать тебя.

Она рассмеялась.

— Саша, дорогой мой! Ты только подумай, что ты говоришь! Ты взял меня замуж, развратную женщину, прижившую ребенка во грехе. Взял, чтобы прикрыть мой грех. Из благородства, чтобы спасти меня от, может быть, еще большего падения, и я для тебя чиста? В таком случае мы стоим друг друга. И ты для меня вовсе не грязен. Подумай так: я ваших отношений не понимаю, как же я могу судить о том, чего не понимаю, дурно оно или хорошо? Успокойся. Ты самый хороший для меня и самый чистый. Не думай о плохом. Всё уладится.

Она целовала мои глаза и уши и губы. И я целовал. И было сладко до боли.

Его нет рядом и мне легко, но вместе с тем тоскливо. Не нужно изворачиваться, выдумывать поводы, но в любой момент он будет здесь и объяснение неизбежно. Я и скучаю по нему, и жду своего разоблачения. Весь извелся. Что я скажу? Какими словами?

Пошел посмотреть, не вернулся ли он, а там Сережа, его племянник приехал. Сережа с порога заявил мне, что знает, к кому отправился Михаил, и тоже туда собирается, и меня позвал. Я отказывался, но он так настойчиво уговаривал, что я возьми и расскажи ему всё. Что женат теперь на Анне, что М.А. еще об этом не знает. Сережа посмеялся и пообещал меня пока не выдавать. Я в нем совсем не уверен, но это безразлично. Ходил провожать его на станцию. Там он все еще уговаривал меня ехать вместе, сулил превосходную компанию, но я твердо отказался. Садясь уже в поезд, Сережа сказал мне весело: «И чего ты так боишься? Она же не мужчина. Стало быть, за измену не считается». Я знаком попросил его молчать. Он знаками же уверил меня, что молчать будет.

Дома продолжение вчерашнего. Мама плачет. Анна хлопочет вокруг нее и утешает. Таня злится и стоит на своем.

Ну вот, наконец, осень взяла свои права. Дожди пошли, грибы во всю. Ходили с Анной, набрали уйму белых, промокли, но она довольна и, кажется, счастлива. Все-таки я виноват перед ней. Или нет? Не хочу больше жить с нечистой совестью. Приедет — объявлю ему всё.

Таня попросила поехать с ней в город, помочь. Мне и самому туда надо. Нужно разыскать Дмитр. Петр., справиться об Аполлоне, в «Кошку» тоже заглянуть.

Мама, вроде бы, понемножку успокаивается, чему Анна немало способствует. Вот так иногда задумаюсь, и как это ее отец согласился? Не понимаю. Может и правда, ну ее к черту, эту Италию и чего мы там не видели? Так хорошо нам здесь всем вместе.

Чуть свет выехали с Таней. Наши еще не вставали; мама спала, а Анну я заставил не беспокоиться. Дорогой долго и откровенно говорили. Даже с некоторой экзальтацией, и надо признать, не только с ее стороны.

Отправили багаж на вокзал. Таня поехала дать телеграмму, а я отправился на старую квартиру Вольтера. На удачу застал там Дмитрия Петровича, который приехал разобрать почту и дать распоряжения прислуге. Он стал меня расспрашивать, но выяснилось, что последними новостями он владеет, а не я, потому что от Аполлона ему уже несколько телеграмм пришло. Наш Вольтер со своими друзьями уже в Неаполе. Чувствует себя, вроде бы, хорошо, но об этом достоверно никогда нельзя знать. Поговорив с Дмитр. Петр. о делах и распрощавшись, никуда больше заходить не захотел, сразу к поезду поехал, чтобы засветло вернуться. Дорóгой представил Ап. Григ. с компанией в Италии, размечтался и так же сильно, как раньше не хотелось мне туда, теперь захотелось. У нас тут пасмурно и сыро, и скучно, а там у них море, солнце, чудесное беззаботное житье. Особенно дорога от станции меня в моих мечтах укрепила — чуть не по колено в грязи вывозился. Подходя к дому, издалека еще услышал громкую и оживленную французскую болтовню, да так быстро, что я не смог ничего толком разобрать. К тому же я удивился очень: кто бы это мог быть? Родственники что ли французские прикатили? Их от меня забор скрывал и малиновые кусты. Я остановился и прислушался. Немного успокоившись, я разобрал, что двое говорят, а то от неожиданности мне показалось их больше. Потом я понемногу стал разбирать смысл: говорят «о нем» и во всем друг с другом соглашаются. «Он такой, да сякой», — нахваливают. — «Да, да, он очень милый и добрый» (gentil et bon), «naïf un peu» [20] Немного наивен (фр.) . — «Боже мой! Да это же они обо мне! И кто эти „они“! как же я сразу не узнал! Но нет! Быть того не может!» Я побежал к калитке, распахнул, а сердце так и колотится: «Неужели они встретились? Его вообще тут быть не должно, я не ждал его раньше четверга…». Так и есть — Анна и Демианов, Демианов и Анна стоят вдвоем возле малинки, щиплют пальчиками листочки и болтают. Странно конечно, что я сразу не узнал его голоса, вот что значит, не ожидал. Они оба повернулись ко мне и заулыбались и оба перешли на русский и все мы вместе пошли по тропинке к террасе. И Анна с Мишей продолжали болтать между собой, только теперь уж не обо мне, а так, о всяких пустяках, а я молчал какой-то ошарашенный и подавленный немного. Мне было ясно: он все знает. Скорее всего, и не от нее даже. И вся эта сцена — мнимое благополучие, и кажущаяся безмятежность, а объяснение и буря, и, возможно, полный разрыв еще предстоит.

Попили чаю. М. на меня почти не глядел, прочитал стихотворение новое, немного печальное, совсем не в его духе, как мне показалось, и пошел домой. Я не вызвался его провожать — струсил. Захотелось отложить объяснения. И у Анны мне ничего не захотелось расспрашивать. К тому же завтра такой тяжелый день.

До последнего не могли сговориться, как лучше поступить — ехать маме с нами на вокзал или нет. Да и Анне, на мой взгляд, не очень-то полезны все эти перипетии. Но, в конце концов, решили все вместе ехать провожать Таню. Мама не может не провожать — у нее сердце разорвется (как будто не разорвется от проводов), Анна не может оставить маму в таком состоянии (как будто я с ней не еду), а я бы и вовсе не провожал, но именно мне-то не ехать и нельзя.

Встретились с Татьяной, зашли в церковь все вместе. До поезда еще 3 часа, зашли в трактир перекусить. Мама все время плакала, у Анны тоже глаза на мокром месте, я и то еле сдерживался, так было маму жалко, Таня — ни слезинки. Разговоры всё одни и те же: «Куда едешь?! Зачем?! Осталась бы лучше в Петербурге». И те же всё возражения. Я очень боялся, что сердце у мамы не выдержит, но ничего, последние минуты она держалась почти молодцом, хоть и много слез пролила. Мы с Анной всю обратную дорогу держали ее за руки с двух сторон. На дачу сегодня решили уже не возвращаться, вернулись домой, то есть на квартиру О.И. Анна уложила маму в постель и до позднего вечера с ней просидела, уговаривая. Мне хотелось куда-нибудь уйти, хоть в «Кошку», или к знакомым кому-нибудь, к тому же Правосудову, но не решился их оставить. Мучительно думал о Демианове. Что и как между нами теперь? Неужели конец?