Михаил Колосов - Новые крылья

Проснулись поздно. То есть проснулись довольно рано, но долго не хотелось вставать. Бедная мама вообще всю ночь не спала. Я сходил в лавочку, купил чаю хлеба и колбасы. Спорили, стоит ли сегодня ехать на дачу, в конце концов, поехали. По дороге со станции встретили Его. Я его издалека еще заприметил и Анна тоже. Она обрадовалась, говорит мне: «Смотри, кто там идет!». Я ее радости не понял и не разделил. С напряжением ждал, все думал, как это будет. Как поравняемся с ним, как поздороваемся, как разойдемся? Метрах в трех-четырех, смотрю, и он, и Анна друг другу рукой машут, улыбаются. И мама ему улыбнулась, поздоровавшись, издалека еще начала рассказывать о нашем «несчастье». Остановились. Он, продолжая обращаться к маме со словами утешенья, молча, пожал мне руку. Я ответил на рукопожатие и почувствовал неловкость от того, что не знал, как долго могу удерживать его руку в своей. Постояли немного, пошли. И он пошел с нами в нашу сторону. Мама ему говорит: «А вы на станцию шли? Уже не пойдете?» Он ответил, что хотел узнать только, есть ли письма, и что все равно завтра нужно будет идти гулять. Зашли к нам все вместе. Пили чай М. и А. целиком были заняты утешением мамы, всё уговаривали ее, ласкали, рисовали радужные картины. Мне на минуту показалось даже, что меж ними какой-то заговор против меня. В этот раз я уж не оробел и когда он засобирался, вышел за ним, провожать. И что же? Вопреки ожиданиям ни сцен, ни упреков, ни истерик — ничего. Он спокойно и весело рассказывал, как в гостях побывал, кто там были знакомые и с кем из новых познакомился. Так до самой его калитки и болтали. На прощание он обнял меня и поцеловал в щеку, а я украдкой сунул ему в карман пиджака записку со вчерашним стихотворением. Так и разошлись.

Всю ночь почти не спал, всё думал. О нашем с Демиановым странном разрыве (что же это как не разрыв? Да и сам я не хотел ли того?), о том, как дальше будем жить с Анной. Что ни говори, а по окончании нашей ссылки, должны мы будем явиться в Лион, и мне придется поступить на службу в банк. Смогу ли я, справлюсь ли? И что случится, если Пер-Сури во мне разочаруется? Опять же Италия и мама. Одни и те же мысли по кругу.

Разбужен был звонким смехом. Анна смеется. И еще кто-то. Демианов! Что за странные игры у них? Неужели действительно заговор?! Вышел к ним. Оказалось М.А. уже успел сходить за письмами и наши захватил. Смеясь, рассказывал, как уговаривал отдать их ему. На шум и мама вышла. Нам с Анной пришло от отца. Тут же распечатали. Он сообщает, что уже нанял для нас квартирку в Сорренто и даже с врачом тамошним уже договорился, пишет, чтобы мы в Петербурге особенно не задерживались, пока Анна в состоянии еще перенести дорогу. А ведь действительно, ей потом будет тяжело, я как-то не думал об этом. Мама тут же разрыдалась, стала причитать над нами, что вот, мол, и мы ее покинем. М.А. ей говорит: «Как, разве Вы с ними не едете?!»

— Куда уж мне старухе, да еще с моими-то ногами.

— Вашим ногам там самое место. Лечебный климат. Море, солнце, горячий песок! Это вам в Петербурге вредно.

Тут и Анна стала убеждать маму, что ей непременно нужно ехать с нами, что скоро потребуется ее помощь и руководство, ведь надо же будет к родам готовиться. Мама, робко отпиралась, но было видно, что она довольна и растрогана и согласна. А я тихонько слушал их всех и думал, как это мне раньше сама мысль о том, чтобы взять маму с собой казалась невозможной? Решено, едем все вместе. Что касается Демианова, тут уж очевидно, они как-то с Анной сговорились.

Про стихотворение Михаил мне ничего не сказал. Ох, чувствую, интерес у него ко мне потерян. И на женитьбу равнодушно смотрит, и стишки мои уже не нужны. Думаю, кто-то есть у него, кто ему теперь ближе. Мне от таких мыслей одновременно легко и обидно. Вроде бы я и доволен, что обошлось без истерик и скандалов, но в то же время ревную, что там скрывать. Ходили втроем за грибами, после этого обедали у нас. Потом он ушел, сказал, что провожать не нужно. Пытает он меня что ли?

Собирались съезжать, М.А. не видел, хоть и заходил к ним. Говорил только с его зятем, тот обещал помочь с переездом нанять людей и повозки, а за это он отправит на них часть своего скарба — у нас-то всего немного. Анна здорова, они очень сблизились с мамой. А после того, как Таня уехала, и мама не могла спать, она вообще перебралась ночевать в мамину комнату. Я чувствую себя заброшенным. Целый день слонялся как неприкаянный, сборам не помогал, а только мешал. Весь расклеился, подумывал даже приболеть слегка. Никуда вечером не пошел, лег рано.

Спозаранку пришел М.А., обещал проследить за погрузкой. Слишком долго уговаривать нас ему не пришлось, так что мы, позавтракав, отправились сразу на станцию. Я и он простились сухо, почти холодно. Зато с мамой и с Аней они расцеловались многократно. Что ж это такое!

В городе темно и слякотно, какое счастье, что скоро едем отсюда! Анна просилась со мной на вокзал, но мама ее не отпустила.

Ездили с Анной в банк, получать отцовские деньги, а потом кататься, смотреть Петербург. В Эрмитаж заходили, но она там быстро устала и проголодалась. Обедали в ресторане. Когда на извозчике уже домой было ехали, я почему-то вдруг вспомнил… Справился, у жены о самочувствии, и получив удовлетворительный ответ, не стал сомневаться.

— Зайдем сюда ненадолго?

— Что это?

— Театр.

— Театр?

— Да. Я тут работал когда-то. Пойдем.

Я хотел объяснить швейцару, что пришел поискать товарища, но нас почему-то пропустили без звука, хоть я и не узнал привратника. Чтобы не выяснилось, вдруг, какое-то недоразумение я поспешил пройти поскорее в сторону мастерских и Анну за собой потащил. По пути встречались нам какие-то люди, некоторые даже сами со мной раскланивались, хоть я решительно не узнавал никого. Одного рабочего я спросил, здесь ли Кирсанов и где его найти, и тот мне указал, что меня почему-то удивило. И вот из темной складской весь в пыли на зов выходит к нам Кирсанов. Он мне страшно обрадовался, что меня крайне смутило, я пожалел, что пришел. Не понимаю, как я вообще до такого додумался. Он принес нам стулья, предлагал мне папиросы. Я представил Анну, как свою жену, сказал, что уезжаем на днях. Видно было, что он удивлен и завидует. Скажем прямо, не этого ли я добивался? Пригласил его зайти к нам, пока мы еще в Петербурге, сказал, что мама будет рада его повидать. Наконец Анне сделалось нехорошо от спертого воздуха и табачного дыма и мы, распрощавшись, вышли на воздух. Дома, разумеется, за нас уже тревога. Бедная мама, кажется, помешалась на Анне и на ее плоде.