Михаил Колосов - Новые крылья

Были в церкви всей семьей. Да. Нужно привыкать к праведной жизни. Грехи юности остались позади, они забудутся и стану я почтенным отцом семейства. В этой жизни не только Демианову нет места, но даже и мыслям о нем.

От Анны мне неприятный сюрприз. Объявила, что близость между нами считает вредной для ребенка, поэтому нужно прекратить. Так я был этим расстроен, чуть не до слез. Привык к ней ужасно. Но ничего не поделаешь.

Проснулись часов в 5, а то и раньше. Никому не спалось. Мама вообще в панике, еще со вчерашнего дня, начала причитать, что день выбрали для отъезда нехороший. Несмотря ни на что, она взяла всё в свои руки, я как-то не ожидал от нее этого, отправкой багажа распорядилась, с прислугой рассчиталась, и так давала им указания, словно свой собственный дом на них оставляет. И на вокзале тоже всем сама командовала, да так ловко, по-деловому, как будто всю жизнь только и путешествовала далеко. И про болезни свои забыла, стала похожа на вдову-купчиху, которая по смерти мужа все хозяйство под свое руководство забрала. А мы-то с Анной только рады. Из-за маминой суетливой предприимчивости на вокзал, разумеется, прибыли слишком рано. Дома никто ничего не ел, сели в буфете попить чаю, но и то, не потому, что проголодались, а так только, время провести. Маме кусок не идет в горло из-за слишком большого возбуждения, волнений о поезде и багаже и желания устроить всё как можно лучше. Анна расхворалась слегка, тоже, наверное, на нервах. А на меня вдруг что-то такая тоска нашла, хоть бросай всё и беги. Только сейчас в полной мере осознал, что никогда больше не увижу Демианова, что виноват перед ним, что никогда не будет у меня друга ближе. Вспомнил, как мы жили с ним вдвоем тихонечко в нашей маленькой квартирке, а, может быть, и вовсе не было этого, а только мираж и мои фантазии. Сердце сжалось, кусочек булки отломил, да так и не смог положить в рот. И вдруг… боже мой! Я даже глазам не поверил, знакомая фигура всё ближе и ближе, потом знакомое, кажется, лицо и… Да, да! Сомнений нет, это он, Демианов собственной персоной. Неужели пришел проводить?! Я так порывисто вскочил ему навстречу, что опрокинул на столе чашки, подбежал, схватил за руку… а что сказать-то и не знаю. М.А. спокойно поздоровался, подвел меня к нашим, расцеловался с Анной и с мамой, присел к столику. Мама снова убежала куда-то там хлопотать. М.А. и Анна заболтали по-французски, а я просто сидел и смотрел на него, хотел насмотреться на прощанье. Объявили посадку, я весь внутренне напрягся, нужно же что-то сказать, как-то проститься, а я ничего не соображаю. Засуетились с саквояжами, М.А. зашел с нами в вагон, помог что-то занести. Мы с ним уселись рядышком на диванчике, он нахваливает вагон и Италию и жену мою, а я молча киваю, совсем мне грустно стало. Пришел кондуктор, спросил билеты. Анна, сказала по-русски: «Ну, всё, Михаил Александрович, теперь уходите». И почему-то оба они засмеялись.

— Да, — сказал он очень весело, — пойду. Прощайте, Саша. — Я пролепетал, кажется, «до свидания», и еще, вроде бы, что буду писать. И в таком я был отчаянье и так подавлен, что не догадался даже подойти к окну, помахать рукой. Мы не обнялись с ним на прощанье. Поезд дал гудок и тронулся. Вот и всё.

Часа два я молчал, погруженный в свои невеселые мысли, ни на кого не глядел. Мама с Аней посуетились немножечко, устраиваясь, потом угомонились. Они видели, в каком я настроении, поэтому, между собой говорили очень тихо, иногда даже на шепот переходя.

Я сидел и думал, «какой ужас!», разве этого я хотел? Куда ж я еду? зачем?

Мимо нас проходил кондуктор, мама подозвала его и о чем-то тихо с ним заговорила. Он сказал громко: «Очень даже возможно, место есть». Она что-то ему ответила еще тише, он сказал: «Как желаете». Мама повернулась ко мне:

— Саша, там вещи какие-то наши не в тот вагон занесли, сходи, милый, узнай.

Какие вещи, почему? Толком не разобравшись, и не поняв ничего, я пошел. Перебрался в соседний вагон, а мне навстречу, глазам не поверил — Демианов с саквояжем.

— Вот и я! Не ожидал?

— Ты?! Что же это, как? Откуда?

— Представь себе, я еду с вами! Мы с твоим семейством обо всем договорились, а тебе сюрприз хотели сделать.

Вот это сюрприз! У меня аж ноги ватные стали. Может ли быть такое счастье! Это мне еще нужно попривыкнуть и поверить до конца.

М.А. перебрался в наш вагон. Я разговорчивей не стал, а по-прежнему молча сидел ошарашенный, только глупо улыбался. И Миша улыбался и мама, а Анна даже хихикала от удовольствия.

Поздно вечером, когда все улеглись, мы с М. нашли укромное местечко и целовались долго и сладко.

Я абсолютно счастлив! Вот теперь вся моя семья по-настоящему в сборе и можно ехать всем вместе хоть на край света. Мама и Анна отлично ладят и все время хлопочут о нас с Мишей, чтобы мы были сыты. Мы же не можем ничего есть, так они нас закормили, а нам вовсе не до того. У нас с Демиановым настоящий медовый месяц, только и ищем, как бы улучить момент, уединиться где-то, чтобы приласкать друг друга. Настоящая любовная лихорадка. Хоть в поезде это и чрезвычайно трудно устроить, но мы умудряемся.

Я пьян от любви и счастья! В прямом смысле этого слова. Раньше встречал в книгах такое выражение, но не думал, что надо понимать его буквально.

С нами едут социалисты-революционеры. Двое молодых мужчин с бородами. Миша говорит, что наклеенными. Он спорил с ними о политике. Оба они страшно горячились, доказывали ему несправедливость мироустройства, не замечая, что он только развлекается, нарочно подзадоривая их, и, делая вид, что ничего не понимает. Мы с Анной не вмешиваемся, а мама воюет с Мишей на стороне бородачей.

На границе Миша, доставая паспорт, нашарил в кармане свернутый вчетверо листок, удивился: «Что это у меня такое?» — Прочитал. Я ни сном, ни духом. Вижу, он как-то странно смотрит на меня, склонив голову на бок. Когда пограничники ушли, он говорит мне, глядя в ту бумажку: «Что это? Зачем ты?» А я не понимаю. Забрал у него, посмотрел. Господи! Это же мой акростих «Демианов»! Последний, печальный, жалобный. Значит, он потому ничего на него не ответил, что не видел до сих пор. Как я тогда в карман ему сунул, так он там и лежал. Как будто сто лет прошло, так все переменилось. И обстоятельства и настроение и вообще всё.