Михаил Колосов - Новые крылья

Мы с М.А. ведем себя гораздо смирнее. Присутствие ли священника нас усмиряет, или попривыкли уже друг к другу, страсти слегка улеглись. Но не окончательно. Мама с каноником перешли на свой особый, только им понятный язык. Когда никто не посредничает между ними, мама говорит ему по-русски, но почему-то не все слова и фразы целиком, а как-то странно их сокращает, иногда только мычит и очень выразительно показывает жестами, то, что дает понять или сами предметы, о которых идет речь. Каноник перенял ее манеру почти в точности, и все находят это забавным, включая их самих.

Вечером, когда старики уснули, Миша рассказывал нам с Анной свой новый роман и читал стихи. Чудесные! А, ложась спать, сказал мне: «И ты напиши что-нибудь».

— Да что ж я напишу?

— Что-нибудь. Хоть акростих, у тебя они великолепно получаются.

Я и написал. Акростих «что-нибудь».

При пересадке в Швейцарии случилась задержка, полдня не подавали поезда. Все очень устали ждать, особенно женщины. Но как-то обошлось. Чем ближе к Италии, тем больше о ней разговоров. О. Мориетт молчит, молчит и вдруг внезапно восклицает что-то вроде: «Вы обязательно должны посетить Флоренцию!!!» Или: «Вам непременно нужно осмотреть Basilica di San Pietro!!!» [21] Собор Святого Петра Я вижу, как загораются у М. глаза. В такие минуты я готов на жертву ради него. Пусть он с каноником отправляется путешествовать, увидит, наконец Италию, он так о ней мечтал! А я поеду с женщинами до Сорренто. Засяду там затворником, буду купаться в море, есть фрукты, пить вино и смиренно дожидаться его. Если, конечно во время своего путешествия он меня не забудет.

У каждого из нас свои мечты: Анна грезит только морем. Готова сидеть в воде безвылазно хоть до самой зимы. Ей нужно облегчить свою тяжесть. А морская вода поддержит ее, снимет груз с ее бедной поясницы. Мама просто устала от дороги и хочет скорее прибыть и устроиться на месте. О чем мечтает каноник, только Демианов может вообразить с его безграничной фантазией. А моя душа разрывается между мечтами о путешествии и наших с М. приключениях и долгом перед семьей.

Мы одни. Собственно, что это значит «одни»? Я не один, с ним, и он со мной вдвоем. Только вдвоем. Я ослеплен, оглушен, растерян, но счастлив. Как это получилось? Неожиданно, сумбурно, немного неловко. Как-то всё слово за слово. Я уж и не вспомню толком, кто за кем и что говорил. Все друг другу поддакивали, все со всеми были согласны, и из разговоров вышло так, что нам с Демиановым, вроде бы, сам бог велел отправляться осматривать Италию, а маме и Анне лучше на место поскорее, отдыхать. И лучшего чем каноник провожатого нет для них, и прекрасно он их доставит, нам же, молодым людям, нечего об этом и беспокоиться, а следует наслаждаться путешествием. В Риме нас выставили из вагона с двумя небольшими саквояжиками, и поначалу было у меня такое чувство, что я от поезда отстал. Без Анны всё уже не то. Так я к ней прирос, сроднился. И помыслить не мог, что когда-то расстанемся, да еще так скоро. М. счастлив, но немного обеспокоен тем, что я своего счастья не выказываю. А мне просто трудно привыкнуть, настроиться на новый лад. «Благословенная Италия! Милый Рим!» Я слышу его восклицания, и они не бесследно во мне растворяются. Просто я как во сне.

В маленькой гостинице М., из желания сэкономить, выбрал самую скромную комнату. Ему неловко быть на моем содержании, при том, что я в свою очередь на содержании тестя, от дочери которого мы так бессовестно сбежали. Я немного рассердился на него, то ли раздражала его привычка экономить, рожденная вечной бедностью, то ли неприятная правда колола глаза. И когда хозяин потребовал расписаться в гостевом журнале, я в каком-то злобном хулиганском порыве написал русскими буквами: «Князь Х.У.Ю.Супов со своим слугой Ложкиным». В конце концов, не все ли итальянцам равно, и паспортов у нас не спросили.

После помывки из кувшина, надо признать, довольно веселой, М.А. потащил меня на улицы. Он просто обезумел от восторга: «Всю жизнь мечтал здесь оказаться! Лучший в мире город!» Мы бегали по улицам взахлеб, если так можно выразиться, не рассмотрели ничего толком, но, думаю, прекрасно сделаем это, когда первая лихорадка у М. пройдет. Он так много читал и знает о Риме! Я даже не пытаюсь запомнить всего, что он рассказывает. Мои жалобы на голод он принял с восторгом, заявил, что в этой стране нет ничего вкуснее простого хлеба с оливковым маслом. И тут же всё это и еще вино нам удалось раздобыть у торговцев-разносчиков, и мы закусили прямо на улице. Казалось, никогда и ничего вкуснее я не ел. Восхитительно! Или это Демианов уже заразил меня своим восторженным настроением?

Любовались закатом, а потом и ночным небом в этом странном шумном городе, который и с наступлением темноты не затихает.

В гостиницу явились за полночь, и то, потому, что вымотаны были еще с дороги, а так бы и до утра гуляли.

Несмотря на то, что вчера устали и поздно легли, спал я мало и чуть свет уже открыл глаза. Мучила совесть и болела душа об Анне. Как там она бедняжка? Хорошо ли, что я так легко дал себя уговорить и покинул ее, нарушив все свои обязательства. Встал. Чтобы не будить Демианова, вышел. Вдруг вижу, хозяин, принимавший нас вчера, мчится ко мне со всех ног по темному коридору, чем-то размахивает, кричит: «Сеньор, сеньор!», и еще что-то по-итальянски. Я почувствовал неладное и приготовился встретить неприятности, но сам им навстречу не пошел, остался стоять на месте, гадая, что ж такое стряслось? Уж очень неистово он кричал. Так. Кажется ясно. У него в руках гостевой журнал, в котором я вчера нахулиганил. Ну, это еще ничего. Надеюсь, полицию он не станет вызывать из-за такого страшного преступления. Извинюсь, перепишу, как следует. Да может они и вовсе ничего не поняли, а недовольны только, что написано по-русски. Добежал он. Так и есть, весь сыр-бор из-за записи. Он хватает меня под руку, тащит к окну, впрочем, совсем не грубо, тараторя без умолку, тыкает пальцем в мою вчерашнюю запись. Я киваю, жестами его успокаивая, перепишу, мол. Перешли на французский. И тут настоящая итальянская комедия началась. Просто Труфальдино какой-то. Кроме журнала-то у него в руках небольшая картинка, старинная, писаная маслом, а на картинке, хотите верьте, хотите нет — князь Николай Борисович Юсупов, и подписано внизу по-русски: «князь Юсупов». Боже мой! Сейчас нас линчевать будут, как самозванцев. Хозяин на плохом французском старается, толкует мне что-то про своих пра-пра родственников из Турина. А я стою ни жив ни мертв, киваю только и пардоню. Но успокоить его никак невозможно. Слышал я про бешенный итальянский темперамент, но этот тип прямо сумасшедший. «Это я, — говорит, — прошу прощения, ваш господин так похож на своего предка, непростительно с моей стороны, я должен был узнать! Те же глаза, тот же рот!» Вот тут-то мне и стало дурно. Я понял, что он Демианова за князя принимает! А он говорит, как только «мой господин» проснется, нас переведут в самую лучшую комнату. «Нет, нет, не волнуйтесь, за ту же плату!» Это для него такая честь, столь важная персона в стесненных обстоятельствах именно его гостиницу изволила посетить. Всё для нас уже готово и я прямо сейчас могу начать перебираться, только бы не обеспокоить моего господина. Господи Исусе! Я еле от него вырвался, побежал будить Демианова.