Валерий Замыслов - Горький хлеб

Бортник только головой мотнул на Афонину мудреную речь.

— С поля пришел?

— С него, окаянного. Замучило полюшко, ох, как замучило. Селяне землицу беглых мужиков на князя поднимают. Меня вот тоже седни к сохе приставили. Князь своих лошадей из конюшни выделил. Всех бобылей повыгоняли. А мужики гневаются. Троица на носу ‑ а свои десятины не начинали.

Агафья налила из горшка в большую деревянную чашку щей из кислой капусты, подала ложки и по вареному кругляшу‑свекольнику.

— Ты уж не обессудь, батюшка. Хлебушка с Евдокии нет у нас. Шти свеклой закусываем, все животу посытней.

Перед едой все встали, помолились на икону и принялись за скудное варево. Матвей, хотя и не проголодался, но отказываться от снеди не стал грех. Таков на селе среди мужиков обычай. Уж коли в гости забрел ‑ не чванься и справно вкушай все, что на стол подадут.

Хоть и постная еда, но хозяева и ребятенки ели жадно, торопливо. Афоня то и дело стучал деревянной ложкой по чумазым лбам мальчонок, не в свою очередь тянувшихся в чашку за варевом. Трапеза на Руси ‑ святыня. Упаси бог издревле заведенный порядок нарушить и вперед старшего в чашку забраться.

Повечеряли. Ребятенки снова полезли на полати. В зыбке закричал младенец. Этот от Афони, другие ‑ от прежнего покойного хозяина, рано ушедшего в землю с голодной крестьянской доли.

— Пойдем‑ка во двор, родимый. Душно чего‑то в избе, ‑ предложил бортник.

— Привык в лесу вольготно жить. Эдак бы каждый мужик бортничать сошел, да князь не велит. Ему хлебушек нужен, а медок твой ‑ забава. Нонче вон просились бобыли на бортничество податься, так князь кнутом постращал. Вам, сказывает, по земле ходить богом и мною указано, ‑ подковырнул старика Шмоток.

— Бортничать тоже, милок, не сладко. Среди зверья живу. Да и годы не те. Оброк, почитай, вдвое князь увеличил, а дику пчелу старикам ловить не с руки.

Вышли во двор. Тихо, покойно, и темь непроглядная.

— У тебя банька есть?.. Возьми фонарь.

— Толкуй здесь, дедок. Пошто таиться?

— Тут нельзя… От Федьки к тебе заявился, ‑ тихо вымолвил бортник.

Афоня разом встрепенулся, присвистнул и метнулся в избу за фонарем.

В бане Матвей пытливо глянул на бобыля и строго произнес:

— Дорогу к тебе не по пустякам торил. Дай зарок мне, что все в тайне сохранишь.

Афоня перекрестился и бойко ударился в словеса:

— Чтобы мне свету божьего не взвидеть. Лопни глаза. Живот прах возьми. Сгори моя изба, сгинь последняя животина, отсохни руки и ноги, иссуши меня, господи, до макова зернышка, лопни моя утроба. Коли вру, так дай бог хоть печкой подавиться. Не стану пить винца до смертного конца…

— Ну, будя, будя, ‑ остановил разошедшегося Афоню бортник. ‑ Однако, мужик ты речистый.

Матвей сел на лавку, скинул с ноги лапоть и принялся разматывать онучи, в которых был спрятан бумажный столбец.

Шмоток придвинулся к фонарю, не торопясь прочитал грамотку, и раздумчиво зажал бороденку в кулак.

— Сурьезная затея у Федьки. Тут все обдумать надо.

— Порадей за народное дело, родимый. Берсень о том шибко просил. Какими судьбами его повстречал?

— Федьку‑то? ‑ Афоня почесал лаптем ногу в заплатанных портах. ‑ Тут длинный, дедок, разговор. Хошь поведаю?

— А впрочем, бог с тобой. Не к чему мне все знать. Да и идти пора. У Исая заночую, ‑ порешил бортник, зная, что Афоня замучает теперь своими россказнями до полуночи.

— Чево ж ты эдак? ‑ удерживая старика за рукав, всполошился Афоня. Оставайся, места в избенке хватит. Не гоже гостю в ночь уходить.

— Ты уж прости, родимый. Дело у меня к Исаю есть. За хлеб, соль спасибо. Что Федьке передать?

— Пущай ждет. Нелегко коробейку раздобыть, одначе попытаюсь.

Иванка проснулся чуть свет. Свесил с лавки ноги, потянулся. Спина еще ныла после тяжелого Мокеева кнута. Два дня излечивал его от недуга Пахом.

— Я тебя, парень, мигом на ноги поставлю. У нас в Диком, поле от экой хвори есть снадобье знатное, ‑ добродушно говорил Аверьянов.

Старик разложил за баней костер, а затем горячим пеплом присыпал Иванке кровоточащие на спине раны. Парень корчился от боли, а Пахом приговаривал:

— Потерпи, потерпи, Иванка. У нас в ратных походах и не то бывало. Порой всего казака саблями иссекут, глядишь ‑ на ладан дышит. А пеплом раны ему прижгем да горилки в нутро ковш ‑ и снова казак ожил.

"И впрямь полегчало. Ну и Захарыч!" ‑ подумал Болотников и потихоньку, чтобы не разбудить мужиков, принялся одеваться.

Матвей спал на полатях. Пахом и Исай на широких лавках вдоль стен, а мать коротала ночь в чулане. Отец лежал на спине, задрав бороду на киот, чуть слышно постанывал.

"Притомился батя. Отощал на боярщине. Вон как щеки ввалились", пожалел отца Иванка. Натянул холщовые портки, обул лапти и пошел к конюшне.

В полутьме в стойле слабо заржал конь. Болотников засыпал Гнедку овса. Он фыркнул, лизнул шершавым языком его руку и, уткнув голову в ясли, захрумкал зерном.

"Овса самую малость осталось, едва на десятину хватит. Почитай, весь хлеб на княжьей земле остался", ‑ заглянув в деревянный, обитый жестью ларь, озабоченно подумал Иванка.

Взял скребницу и принялся чистить, приговаривая:

— Наедайся, Гнедок. Нонче с тобой свой загон засевать зачнем, крепись…

Когда Гнедок опорожнил ясли, Болотников напоил его и вывел во двор. Вчера отец пришел с боярщины поздно. Иванка решил наутро посмотреть Гнедка. Тронул поочередно задние ноги и покачал головой. Оба копыта потрескались, подбились, и истерлись подковы.

Болотников поднялся, потрепал коня за гриву и заметил, что вся холка вздулась, и из нее сочилась кровь.

— Всю шерсть содрал на княжьем загоне. Как же я тебе упряжь налажу, Гнедок?

Страдник в раздумье постоял на дворе, а затем зашел в избу, взял кочергу и сунул ее в печь.

— Ты чево, сынок? ‑ спросила Прасковья. Она только что замесила хлебы и очищала ножом ладони от теста.

Иванка молча выгреб на шесток горячий пепел, смахнул его в чашку и снова пошел во двор.

"Коли человеку помогает, то лошади и подавно", ‑ подумал страдник и посыпал пеплом на истертую лошадиную холку. Гнедок дернулся, запрядал ушами, затряс черной гривой.

Иванка принес из конюшни кусок крашенины, обмотал рану и привязал коня к телеге. Большими длинными клещами вытащил гвозди и сдернул с подбитых, потрескавшихся копыт истертые подковы.

Заменить подковы лошади хотя дело и не трудное, но не каждому крестьянскому сыну свычное. Одному лошадь не дается и брыкается во все стороны, а другой подкует так, что она захромает или вконец себе ноги загубит.

Иванка приловчился к этому делу еще с подростков. Отец обучил. Исай сам был строг и ко всякой мужичьей работе прилежен, поэтому и в сыне хотел видеть доброго хлебопашца.