Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

— Кто же тебе все так красно рассказал, тятенька?

— Княжий дружинник из грамотеев. Всё это он зрел в Киеве, а я запомнил его красные слова.

— А потом что с богами любви стало?

— Как и с Перуном, дочка. Всех — под топор. Коль от чужеземцев христианскую веру взяли, то и богов наших загубили. Кощунство! Глумление над славянами.

— Глумление, тятенька… Князь Ярослав, кажется, занимательно всё рассказывал, но наша вера самая распрекрасная.

— Истинно, дочка. Ярослав нас от пагубы избавил, но держись от него подальше. Ведь он всем нутром предан чужеземцу — еврею Христу. Да и как можно поверить, что Иисус родился не из чрева матери, а от какого-то святого духа? Как от духа может появиться на свет чадо? Бред сивой кобылы.

— Смешно, тятенька… А как мог Христос на небо вознестись? Он же не птица. Только душа может уйти к богам на небо, да и то не каждая.

В березе тоже душа. Она слышит ее и ведает все мысли.

А мысли Березини вновь перекинулись на князя Ярослава. Почему-то она всё чаще и чаще стала думать о нем. Он хоть и приверженец Христа, но человек не злой. Далеко нет. Он… он добрый и даже ласковый, всем сердцем тянется к ней. Этого не скроешь.

Отец повелел держаться от князя подальше, но ей почему-то вновь хочется видеть Ярослава. Видеть его лицо, слушать его слова, замечать его влюбленный взгляд… Ярослав! Имя-то, какое славное. Вот уже две недели ты не приезжал к своей Березине. Две недели! Она скучает по тебе, Ярослав.

О боги! Что это с ней? Неужели и она влюблена в Ярослава? Скажи, милая березонька, что же ей делать?!

На третью неделю сердце Ярослава не выдержало, и он надумал: надо хоть на часок вырваться в Белогостицы. Он не может жить без этой очаровательной девушки. Не может! И желание его было настолько острым, что он, не достояв в Крестовой палате заутреню, и не потрапезовав, кликнул в покои меченошу и приказал:

— Седлай коней, Заботка. Поедем в Белогостицы.

— Слушаю, княже. Много ли дружинников брать?

— Одни поедем.

— Но…

— Одни! Доложи о выезде лишь Могуте. Ростов на него оставляю.

Ехали тем же путем, что и накануне: берегом Неро, мимо древнего капища Велеса, а затем лесной дорогой.

За последние три дня, перед Покровом, заметно похолодало. Легкий морозец сковал землю, а минувшей ночью выпал первый снежок, наложив на мирно дремавшие поля белое покрывало. А тут и метель приспела. С темного неба на озеро, болота, реки, город и деревушки посыпал легкий снежок, покрыв мягкими белыми шапками княжеский терем, боярские хоромы, и соломенные крыши избушек ремесленного люда.

Ярослав был одет в бобровую шапку и нарядный полукафтан на дорогом собольем меху. Также тепло снарядился в дорогу и княжеский меченоша Заботка.

Из-под копыт молодых, резвых, красиво облаченных коней летели ошметки снега.

— По первопутку едем, княже. Добрая примета! — весело воскликнул Заботка.

— А на Покров всегда снежок, друже.

— Первая пороша — не санный путь, — деловито высказал меченоша.

Ярослав лишь только хмыкнул. Уж он-то и без Заботки ведал народную примету. Но к разговору его не тянуло. На сердце его было неспокойно: сегодня всё для него должно решиться. Либо Березиня даст обещание выйти за него замуж, либо он никогда больше не станет добиваться этой девушки. И так Ростов полон разговоров. Шило в мешке не утаишь, ныне каждый ведает о тайной любви князя. Кто-то уж очень постарался, чтобы его тайна как можно резвее излилась по всему княжеству. Пора этому положить конец, пора проявить твердость…

Твердость к Березине? Пожалуй, этим ее не возьмешь. Она хоть и простолюдинка, но умеет выказать и свой нрав. Не она ли так решительно отстаивала старую веру? Даже искорки гнева промелькнули в ее прекрасных глазах. Наскоком и непреклонным поступком всё можно испортить. Понадобятся надежные, убедительные слова. Но найдутся ли они при виде Березини?

Еще не подъехав к Белогостицам и не видя села, услышали стук топоров.

«Плотники церковь рубят, — подумал Ярослав. — Молодец новый тиун, спозаранку артель снарядил. И Могута его хвалил. На братчине-то худого мужика не изберут. Не князь, сам народ выкликнул! Надо бы и к другим холопам-тиунам приглядеться».

К храму Ярослав решил не заезжать: пусть плотники под приглядом церковных дел умельца Амвросия ладят храм спокойно. Умелец же, присланный из Киева, оказался даровитым зодчим. Не зря такую дивную церковь в Ростове поставил. Ныне и в других погостах ему храмы поднимать.

Ярослав рысью подъехал к избе Прохора, сошел с коня, кинул поводья Заботке и встал на крыльце. Прислушался. Ни в избе, ни на дворе никого не было слышно, лишь карканье ворон, усевшихся на старой развесистой березе, нарушало всеобщую тишину.

Ярослав глянул на всё понимающего Заботку и толкнул дверь. Она не была закрыта на внутренний деревянный засов. Значит, хозяин куда-то вышел, а хозяйка, никак, снует у печи.

Князь через сенцы вошел в избу; в ней никого нет, и она хорошо была натоплена. От печи пыхало жаром.

Ярослав снял шапку и полукафтан, оставшись в одной просторной алой рубахе, расшитой по подолу и косому вороту серебряными узорами. Сел на лавку.

А Березиня занималась в горенке рукоделием. Она вышивала отцу ворот льняной рубахи, что была по колено длиной. Березиня, как и любая славянка, верила, что рубаха должна не только согревать, но и отгонять силы зла, а душу удерживать в теле. А посему, когда она кроила ворот, то вырезанный лоскут непременно протаскивала внутрь будущего одеяния: движение внутрь обозначало сохранение, накопление жизненных сил, наружу — затрату, потерю. Последнего Березиня всячески старалась избегать, дабы не навлечь на отца беду.

Следовало обезопасить все необходимые отверстия, имевшиеся в готовой одежде: ворот, подол, рукава. Оберегом служила вышивка, содержавшая всевозможные священные изображения.

Славянская рубаха не имела отложных воротников. Разрез ворота Березиня делала прямым — посередине груди, но бывал он и косым, справа или слева. Застегивался ворот на костяную или деревянную пуговицу.

Ворот был особенно «магическим». Ведь именно через него в случае смерти вылетала душа. Желая по возможности этому помешать, ворот обильно и оснащался охранительной вышивкой. [180]

Рукава рубахи были длинные и широкие и у запястья схватывались тесьмой, причем рукава были много длиннее руки, в распущенном виде они доставали земли, а поскольку у древних славян все праздники носили религиозный характер, нарядные одежды одевались не только для красоты — это были одновременно и ритуальные облачения.

Ременный пояс с самой древней поры был одним из важнейших для мужского престижа — женщины не носили их никогда. Взрослый мужчина в любой момент мог стать воином, а именно пояс считался едва ли не главным знаком воинского достоинства.