С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

– Катамаранов‚ – предостерег горбоносый. – Вас изолировать или сами?

– Бога мы уберем‚ – тут же согласился Катамаранов и вильнул послушным позвоночником. – А если? А так?..

– Никак‚ – повелел саблезубый. – Решительно и навсегда. Творите‚ Катамаранов. Радуйтесь своему небитию. Вы‚ Катамаранов‚ счастливы до зависти.

Дал газ и умчался вдаль. Умчались следом его охранники‚ грудастые и щекастые. Гудками погуживали. Клыками пощелкивали. Наганами подпугивали. Души высматривали‚ чтобы отнять.

– Ого-го! Го-го!..

– Ноздри! – шептал Катамаранов с робким придыханием. – Вы заметили? У него раздуваются ноздри.

– Катамаранов‚ это кто был?

– Кирбит Верзавулович. Вершитель судеб. Опрокидное лицо.

3

Движение на дороге прибавилось. Потом загустело. Потом стало невпроворот.

Ехали в одну сторону‚ тесно и кучно‚ притирались глянцевыми боками‚ взглядывали из окна в окно.

– Катамаранов‚ – позвали из соседней коробочки‚ снисходительно и нараспев. – Какая у вас прелестная получилась композиция: ковчег на колесах. В концептуалисты записались‚ Катамаранов?

– А почему бы и нет? – и Катамаранов погордился разговором со знаменитостью. – Не всё только вам.

– Не надо‚ – сказали утомленно и по-барски. – Поверьте горькому опыту. Замучаетесь‚ Катамаранов. Удивлять всякий раз. Изворачиваться. Мозги сушить. Идите лучше в золотари-парашники. Что‚ что‚ а с этим всегда хорошо будет.

– А у нас-то... – пожаловался Катамаранов‚ которому было лестно. – Тоже не сладко. Бичуй. Пригвождай. Смехом ублажай до надорвания кишок. Я хохотун‚ которому плохо.

Они сидели в ковчеге‚ на мягких сиденьях‚ Пинечке и его команда‚ и ждали с унынием‚ когда же схлынет‚ наконец‚ черный асфальтовый потоп за бортом‚ чтобы открыть дверцу и без опаски ступить на просохшую землю. Распахать поле‚ высвободившееся от коросты‚ насадить виноградник‚ выгнать скот на пастбище. Запустить бы петуха в перистые высоты‚ чтобы взлетел‚ осмотрел сверху затопленные асфальтом окрестности‚ вернулся назад с маслитчной ветвью в клюве‚ но петухи давно уж разучились летать. Сначала разленились‚ а потом разучились. В вонючем курятнике. На дармовых харчах. Жри без меры да несушек топчи: сил на полет не останется.

– Чего стоим?

– Ворота‚ – сказал Катамаранов. – Проверка пропусков. Вас‚ наверно‚ не пустят.

– А что за воротами?

Ухмыльнулся:

– А это уж по способностям. Кому дурить в свое удовольствие‚ а кому и воздурять. Улавливаете разницу?

Пинечке подумал:

– Нет.

– Дурить – это по-простому. Это всякий может. А воздурять‚ как воспарять в дурости.

Проехали немного. Встали. Еще проехали. Даже Менька-плоская голова просил по утрам: "Не вводи‚ Господи‚ в порок‚ не вводи в позор-искушение". Даже Менька-идиот знал понаслышке: "Желающему возвыситься помогают свыше. Желающему опуститься не препятствуют". И поступал соответственно.

– Катамаранов‚ – позвали из соседней машины. – Пусть этот настырный еврей пересядет на заднее сиденье‚ между собакой и петухом. А кошку поместите спереди. Наденьте на нее фуражку и дайте в лапу револьвер. Вот вам и новая композиция‚ Катамаранов: "Казнь на рассвете".

– Чем занимаются? – загрустил Пинечке. – Боже Долготерпеливый‚ чем они занимаются? Уж лучше сдирать шкуры с падали. Усложните жизнь‚ Катамаранов. Найдите другое занятие на склоне дней.

– Здрасьте‚ – сказали на это из соседней машины. – Где уж нам усложнять? Мир должен быть прост‚ дорогой‚ как яичная скорлупа. Чтобы просвечивал насквозь бутылочным стеклом. Чтобы ясен был и понятен последнему идиоту. Иначе мы‚ концептуалисты‚ не согласны.

– Но если идиоту всё понятно в этом мире‚ – постонал Пинечке в великом огорчении‚ – если идиоту всё ясно‚ так для кого же он тогда‚ этот мир?..

Встали. Проехали. И снова встали‚ как призадумались.

От глупости лекарства нет.

– С другой стороны‚ – пожаловался концептуалист и утомленно повздыхал‚ – нас тоже можно понять. Мы – ваньки-встаньки‚ у которых тяжесть болтается. Мы искусственники‚ мой друг. Негодные люди маловажного времени‚ убогие и малоумные гомо пластикус.

Дернулись. Встали. Еще дернулись. И остановились у высоченного забора с воротами.

На воротах висела табличка: "Лысая гора. Вход по пропускам".

4

– Здесь мы с вами попрощаемся‚ – сказал Катамаранов. – Запишите телефончик на всякий случай. Может‚ и правда слепим программку. У вас хорошие звери‚ Пинечке‚ послушные и терпеливые.

И замешкался:

– Вот я бы спросил...

Пинечке ему моргнул.

– Когда засыпаю... Еще не сплю‚ но зависаю на кромке‚ чтобы соскользнуть в блаженство... – И посмотрел испытующе: – Кто-то шепчет на ухо‚ грустно и с осуждением: "Тебе что... Ты‚ Янкелевич‚ истлеешь в свой срок‚ а мне за тебя отдуваться..."

– Кто это – Янкелевич?

– Янкелевич – это я. По папе и по дедушке. Нохемке Янкелевич‚ сын Файвеля и Шейнеле‚ внук почтенного реб Залмана. А кто шепчет, не знаю.

– Что вам посоветовать‚ – ответил Пинечке. – У вас были хорошие родственники‚ Нохемке‚ и в наши времена нашли бы тому объяснение. А как у вас‚ и не знаю. Не забывайте‚ Янкелевич‚ я специалист по прошлому‚ и ваше настоящее не улавливаю.

– Катамаранов‚ – сказал концептуалист‚ которому загородили дорогу. – Не вижу композиции‚ достойной воплощения. Проезжайте‚ Катамаранов‚ или подайте в сторону.

– Я сейчас! Я мигом, – и к Пинечке: – Скажите про ваши времена! Ну‚ пожалуйста.

Вылезли из машины звери. Вылез и Пинечке‚ расправив замявшиеся одежды‚ намотал пейсу на палец‚ посуровел и просветился:

– Что я могу вам сказать? Я – неуч. Я – плакальщик над мертвыми. Я – веселящий на свадьбах: "Гоп‚ гоп‚ выше‚ выше..." Но "Взвешивающий дела" дал память: чтобы удерживать слова мудрецов. "Уделивший от мудрости Своей" подарил язык: чтобы повторять услышанное. Написано было для всех‚ и для вас‚ Нохемке‚ тоже: "Всё зависит от Бога‚ кроме страха перед Богом".

– И что?

– Это в вас страх говорит‚ Янкелевич. К ночи. Перед сном. Ваша душа боится остаться Катамарановым. На веки вечные.

Он и уехал в ворота: глаза в поллица.

– Что вы с ними откровенничаете? – сказал завистливый концептуалист‚ который всё слышал‚ но мало что понял. – Это же стружки жизни и опилки общества. Их дело куплеты сочинять. А высокие материи моя стихия.

– Я вам скажу на это‚ – ответил Пинечке. – Я вам так скажу‚ как учил реб Ицеле: "От зависти гниют кости". Я вам еще бы сказал‚ мне не жалко‚ да велено-заповедано: "В уши глупого не говори".

– Уши глупого‚ – повторил. – В этом что-то есть.

И укатил в ворота‚ вильнув задом машины по липкому асфальту.