Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Дж. Ф. Фрезер (чья книга о Балканах (1906) проиллюстрирована зернистыми фотографиями зверств, собранными на одной странице, по которой вдоль корешка идет пунктир из дырочек, сопровожденный инструкцией: «Эту страницу можно вырвать и уничтожить, если вы находите фотографии слишком страшными») утверждал, что османы пишут задом наперед и водят бревном по пиле; их офицеры салютуют солдатам, и даже кондуктор в автобусе компостирует на билете название остановки, на которой вы сели, а не до которой едете.

Новоприбывшие часто переживали неожиданные опасные приключения. Барон Вратислав, полюбивший турецкую кухню, пересек границу летом 1599 года, когда ему не было и двадцати. Выбравшись на пару дней из Стамбула, он улизнул от своего янычарского эскорта и решил поплавать на лодке в Мраморном море. Будучи чехом, прежде он моря никогда не видел. Он собирал на берегу полосатые ракушки, смотрел, как ныряют дельфины, и любовался суденышком, которое на всех парусах спешило к берегу; и только когда янычары, обнаружив его отсутствие, прибежали на берег и потащили его прочь, устроив перестрелку с матросами, барон понял, что его едва не схватили пираты. Они еще давно его заметили, а теперь под градом стрел и проклятий поспешно разворачивали паруса, чтобы уйти назад в открытое море. [58] Посол, начальник Вратислава, был взбешен и собирался отстегать его кнутом вместо березовой розги (поскольку поблизости не оказалось ни одной березы — неожиданная проблема для богемца), однако турки заступились за него и убедили простить барону его юношеское недомыслие. Полу Райкоту однажды пришлось провести ночь на равнине вблизи Пергама среди кочевников самого грозного вида: они дали ему пристанище, накормили, а наутро распрощались с ним, отказавшись взять деньги и попросив лишь «всюду, где бы я ни оказался, хорошо говорить об этих бедных людях, которые проводят свою жизнь в полях и соблюдают следующий принцип — не причинять никому вреда и оказывать помощь всякому, кем бы он ни был».

Некоторые путешественники бывали удивлены, а некоторые ужасались, когда сопровождавшие их янычары выгоняли из дома семью каких-нибудь греческих или сербских крестьян, чтобы их подопечному было где переночевать, и при этом требовали не только предоставить пищу и вино, но и заплатить «зубной сбор» за износ своих челюстей. Других шокировало зрелище публичной казни, столь же отвратительное, сколь завораживающее; один гость из Европы заметил sotto voce, [59] Sotto voce (ит.) — вполголоса. что «турки не миндальничают с преступниками».

Величина и сложность державы османов в начале XVII века не имели прецедентов в истории — империя переросла средневековые механизмы, созданные для того, чтобы ей управлять.

Со времен Древнего Рима ни одно государство не предпринимало попытку содержать постоянную армию, дворец и административный аппарат на налоги, собираемые с натурального сельского хозяйства. В начале XVII века внутренние районы Анатолии были на грани всеобщего восстания. За границами копили силы враги. Империя владела Иерусалимом — городом, почитаемым верующими всего мира; Меккой и Мединой — колыбелью ислама; портами Восточного Средиземноморья — ключами к важнейшим торговым путям эпохи. Хадж был самым сложным с организационной точки зрения мероприятием до появления агентства Кука. По самым скромным подсчетам, османы правили тридцатью шестью народами, из которых бедуины были самым непокорным, греки — самым хитрым, египтяне — самым культурным, сербы — самым порочным, а венгры — самым склонным к сутяжничеству. Албанцы занимали среди всех них особое место: казалось, албанцами были чуть ли не все пираты, бандиты, головорезы и мошенники империи.

Ближе к дворцу в Константинополе обитали, по всей вероятности, самые беспокойные в мире войска и такие же студенты. Это правда, что поначалу османы привечали иноземцев, но можно же в конце концов и устать жить в доме, напоминающем проходной двор, и человек, писавший, что город переполнен «людьми без веры и религии, мошенниками, пьяницами и подонками из неведомых земель, туркменами, цыганами, татами, курдами, лазами, всевозможными иностранцами, кочевниками, погонщиками мулов и верблюдов, носильщиками, продавцами шербета, разбойниками, ворами и прочим сбродом», всего лишь ворчливо выражал общее беспокойство. Неслучайно все чаще и чаще Порта получала изящные, но полные тревоги записки о причинах упадка.

Система миллетов разделяла подданных на общины согласно их религии, но регионы, в которых благодаря самому их географическому положению был еще отчасти жив дух гази, пребывали в состоянии почти никогда не прекращающейся войны — взять хотя бы Албанию, Боснию или Крит. Власти уже не могли утверждать ортодоксальный суннизм метрополии на приграничных землях столь же решительно, как во времена Селима Грозного или Сулеймана. Туда стекались мистики, изгоняемые из Константинополя, и там властям приходилось расхлебывать последствия их религиозного рвения. Именно влияние более мягкого, хотя и неортодоксального ислама суфиев привело ближе к концу XVII века к массовым обращениям в мусульманскую веру — например, в Черногории или среди болгар Родопских гор, так называемых помаков. Кипр стал одним из влиятельных религиозных центров, и чуть ли не все его население перешло в ислам, когда после турецкого завоевания не прошло и ста лет. К XVIII веку некоторые албанцы настолько запутались в своих религиозных убеждениях, что «утверждали, будто совершенно не способны решить, какая вера лучше, и ходили по пятницам в мечеть, а по воскресеньям в церковь».

Такого рода взаимопроникновение религий было весьма распространено. В древнем сирийском городе Харран христиане делили церковь Святого Николая с турками — у тех и у других в храме был свой придел, «хотя турки не платят за масло для лампад, которые они усердно возжигают». Мусульманам так нравилась идея ритуального очищения, связанного с таинством крещения, что они часто посылали пройти его своих прокаженных, «принимая христианские обряды, что делают нередко, если видят, что они полезны или что в них заключено некое благо». На праздник Преображения 6 августа греки добывали в пещере на острове Лемнос «лемнейскую землю», которую называли также «козьей печатью», делали из нее пирожки, которые затем использовали в качестве лекарства от дизентерии и змеиных укусов, а также как заживляющее средство для ран. «Турки, — пишет Бусбек, — наблюдают за исполнением этого обряда, причем желают, чтобы его совершали в определенный день, потому что именно в этот день греческий священник всегда совершал его прежде; сами же они стоят в стороне и только смотрят. Если спросить их, зачем они так поступают, то они ответят, что с древних времен до нас дошло много обычаев, польза которых была доказана долгим опытом, хотя причины их и неведомы; древние, говорят они, знали причины и могли видеть больше, чем видят нынешние люди, так что обычаи, которые они одобряли, не следует безрассудно нарушать». Когда в Афинах долго не выпадал дождь, турки поднимались к древнему храму Зевса и совершали там молитву, а если засуха продолжалась, они приводили наверх отару овец, разводили в стороны ягнят и их матерей, после чего начинались «всеобщие громкие мольбы, возносимые самыми жалобными голосами» и сопровождаемые душераздирающим блеянием овец, каковое должно было «усилить действие молитвы и разжалобить небеса». Однажды, когда дело было совсем плохо, турки обратились к обитавшим в пещерах и развалинах под Акрополем неграм-язычникам, у которых со всеми были хорошие отношения, и попросили их на всякий случай замолвить словечко и перед своими богами.