Джеймс Миченер - Источник

– Тихо! – заорал служка, но как раз в этот момент появилась одна из женщин, с подносом, на котором стояли бутылки холодного пива и бутылка араки, и, пока ребе что-то бубнил, те стали переходить из рук в руки. Кюллинану показалось, что каждое второе предложение содержало в себе слово «сефардим», которое старик произносил как «сфарадим», и Кюллинан, собрав все свои знания иврита, сказал себе: Элиав и Веред могут говорить, что нет серьезных поводов для обид, но ведь тут люди слушают слова этого ребе. Он, как и тысячу лет назад, возносит стенания – разве что в те времена вряд ли существовало слово «сефардим».

– Где наши вожди? – взывал старик. – Почему мы позволяем унижать себя? – Если бы не обстановка, в которой звучно прикладывались к пиву, где орали дети, резко пахло аракой, где вопили женщины и порыкивал служка, эти призывы прозвучали бы слишком пафосно. Но в этой атмосфере они сводились к простой формуле: «Так что же случилось с нашими возлюбленными сефардим?» И в самом деле – что?

Наконец старик потребовал от служки и своих помощников доставить из священного хранилища четыре свитка Торы. Они покоились в красивых деревянных ящиках, украшенных серебряными рогами. Под вопли Женщин и крики мужчин сформировалось шествие к пещере Илии. Дурачок танцевал, а бородатые старики торжественно прошествовали по Древним улицам Акко под аккомпанемент речитатива, который оказывал гипнотическое воздействие.

– Кто тот человек, что служит Богу? – восклицал возглавлявший процессию.

– Израиль! – кричала толпа.

– Израиль, Израиль, Израиль! – доносились сто– и тысячекратно усиленные крики.

Процессия прошла всего несколько кварталов, где их уже ждали автобусы, Все участники шествия с такой горячечной страстью стали лезть в них, что Кюллинан наблюдал за этой сценой с изумлением, граничащим с ужасом.

– Пошли! – заорала Шуламит, таща за собой ирландца.

– Я не могу оставить своего друга, – запротестовал Кюллинан.

– Кто он такой? – заорала толстуха.

– Джемал Табари.

– Джемала все знают. Эй, ты! – подозвала она какого-то малыша. – Беги скажи Джемалу, что американец поехал к пещере Илии. – Она кинула мальчишке монету, и Кюллинан сказал, что возместит ей расход. Повернувшись, Шуламит уставилась на него. – Ты что, рехнулся? – спросила она, перехватывая очередную бутылку пива.

Кюллинан часто вспоминал это путешествие, дорогу к самому сердцу Израиля. Как и многие американцы, посещавшие эту страну, он встречался, главным образом, с хорошо воспитанными умными евреями, представлявшими политическую элиту. Веред Бар-Эль и Элиав были достаточно типичны для нее, но куда важнее для понимания страны был этот мощный слой людей, эта шумная, подогретая аракой толпа, в которой царило бурное неподдельное веселье. Круглолицый дурачок, устроившийся на заднем сиденье автобуса, неуклюже хлопал в ладоши, женщины снова принялись издавать арабские боевые крики, и воцарился такой шум, которого этот день еще не слышал. Это было путешествие не просто к пещере Илии, а куда-то в глубины истории, может, во времена самого Илии, и, если бы Кюллинану не повезло оказаться в этой толпе, он вряд ли смог бы понять главный аспект иудаизма.

– Не могу понять, что с нами случилось, – по-испански сказала Шуламит, прожевывая огромный сандвич, который до этого пыталась всучить Кюллинану.

– Ты имеешь в виду евреев? – спросил он.

– Нет, – ответила женщина. – Сефардов. С 1500 года мы были главными евреями в Израиле. В Цфате, Тиберии, Иерусалиме – всюду с нами считались. В 1948 году, когда возникло государство, нас было тут больше всех, но нашим вождям всегда не хватало напористости, и к 49-му году все лучшие места уже были заняты ашкенази. И с тех пор все хуже и хуже, год за годом.

– Сознательная дискриминация?

Шуламит какое-то время обдумывала его слова. Отвернувшись от Кюллинана, она издала ряд воинственных криков, от которых у него чуть не лопнула барабанная перепонка, а потом перешла на английский:

– Не хотелось бы так думать. Но меня беспокоит, что будет со страной.

– Ты чувствуешь, что вас как-то выталкивают? Главным образом вас, сефардов?

Испустив очередной вопль, Шуламит в упор спросила его:

– Ты что, репортер?

– Археолог, – успокоил ее Кюллинан.

– Дело в том, что это чисто израильская проблема, – с нажимом сказала Шуламит. – И мы не нуждаемся в советах со стороны.

– Я и не собираюсь их давать, – пообещал Кюллинан, и она продолжила рассказ, что ашкенази и сефарды почти не поддерживают контактов между собой, очень редко заключают браки, что хорошие места в медицинских колледжах всегда достаются ашкенази, как и в бизнесе, юриспруденции, журналистике, во власти… словом, все зарезервировано для другой группы. – Сомневаюсь, что все так плохо, как ты рассказываешь, – возразил Кюллинан, – но давай допустим, что тут хотя бы половина правды. Кто в этом виноват?

– Мы говорим не о вине, а о фактах. И если это будет продолжаться, то стране грозят большие неприятности.

– Как вы оказались в таком положении?

– Не надо осуждать сефардов! – возмутилась она.

– Я никого не осуждаю.

– В Америке, где мне довелось работать, у ашкенази свои проблемы. Еврей из Германии никогда не позволит своей дочери выйти замуж за галицийца.

– Кто они такие?

– Из Польши. Из самой нищей ее части.

У Кюллинана создалось впечатление, что и сама Шуламит никогда бы не вышла замуж за галицийца.

Посещение пещеры Илии на вершине холма над Хайфским заливом стало апофеозом сцен в синагоге и в автобусе. Тысячи людей, в основном сефардов, с трудом тащились по крутым склонам, направляясь к зданиям, которые могли дать приют от силы паре сотен человек. На одном покосившемся доме была надпись: «Это здание признано аварийным. Не подходить».

На его крыше собралось несколько сот детишек. Но самой главной и решительной частью толпы были пожилые мужчины и женщины, которых вели к пещере мистические причины; они шли под палящим солнечным светом, продолжая кричать и молиться. Некоторые разбивали бивуаки прямо на земле и так жили по нескольку дней. Некоторые укрывались в тени аварийного здания, а тысячи людей бродили взад и вперед, слушая возбужденные речи, в которых старики вспоминали и жизнь пророка Илии, и то убожество, в которое впали евреи-сефарды. В этой толпе смешивалось все – и мрачность, и.веселье, и раскованность, и потоки пива, Но важный смысл всего происходящего стал ясен, лишь когда Шуламит провела Кюллинана в саму пещеру – глубокий проем с оштукатуренными стенами, который напоминал скорее подземную комнату, а не пещеру. В ней толпилось максимальное количество людей, которых она могла в себя вместить, – наверно, сотен пять, – все обливались потом в этом душном, спертом воздухе; в убежище пророка колыхались язычки тысяч свечей, и все, склонив головы, ждали благословений от многочисленных раввинов и святых людей, которые собрались внутри, дыша не столько воздухом, сколько странной смесью озона, благоговения и религиозного фанатизма. Кюллинан всегда думал, что только католикам свойственно получать благословение священнослужителей, но он увидел, как Шуламит преклонила колени перед одним из раввинов в пурпурном облачении и поцеловала его руку, которую он возложил ей на голову, давая благословение Илии, а в углу собралась группа из десяти человек, составив миньон для молитвы – они слушали одиннадцатого, который вершил службу; все, покрытые испариной, раскачивались и гудели слова молитв, которые тонули в какофонии воинственных криков – несколько женщин у входа продолжали издавать их.