Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

Таким образом, в Липецке собрались Николай Морозов, Александр Михайлов, Михаил Фроленко, Андрей Желябов, Лев Тихомиров, Мария Ошанина, Степан Ширяев, Александр Квятковский, Григорий Гольденберг и еще человек пять. Каждый из них готов был уничтожить императора любым способом, и даже ценой собственной жизни.

Михайлов произнес яркую обвинительную речь против царя. Он сказал, что, хотя у Александра II в начале его царствования и были некоторые заслуги перед народом (крестьянская и судебная реформы), дальнейшая внутренняя политика императора отличалась крайней реакционностью, он проявил себя как злостный душитель свободы, и для того, чтобы добиться серьезных политических перемен, надо в первую очередь нанести удар по верховной власти, по ее высшему выразителю – царю.

К Михайлову присоединился Желябов. Он сказал, что если правительство самым жестоким образом карает революционеров даже за такие невинные действия, как мирная пропаганда в народе, то не лучше ли приступить к более активным действиям.

Такой решительности от Желябова никто не ожидал. Еще недавно он был сторонником пропаганды и с большим трудом дал согласие Михайлову и Фроленко, что примет участие только в убийстве царя. А потом, когда оно благополучно свершится, снова вернется к пропаганде в народе.

Вот почему все удивились, когда Желябов стал настаивать на терроре как на главнейшем способе политической борьбы.

Там же, в Липецке, была выработана краткая программа действий:

«Наблюдая современную общественную жизнь в России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна вследствие царящего в ней правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путем убеждения в ней нет. Поэтому всякому передовому общественному деятелю необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно, иначе как с оружием в руках. Поэтому мы будем бороться по способу Вильгельма Телля до тех пор, пока не достигнем таких свободных порядков, при которых можно будет беспрепятственно обсуждать в печати и на общественных собраниях все политические и социальные вопросы и решать их посредством свободных народных представителей.

До тех пор пока этого нет, мы будем считать за своих друзей всех тех, кто будет сочувствовать нам и помогать в этой борьбе, а за врагов – всех тех, кто будет помогать против нас правительству.

Ввиду того что правительство в своей борьбе с нами не только ссылает, заключает в тюрьмы и убивает нас, но также конфискует принадлежащее нам имущество, мы считаем себя вправе платить ему тем же и конфисковать в пользу революции принадлежащие ему средства. Имущества же частных лиц или обществ, не принимающих участия в борьбе правительства с нами, будут для нас неприкосновенными».

Обо всем этом Морозов умолчал в разговоре с Верой. Он только сказал, что может так получиться, что в организации возникнет новая организация. Тогда Вере придется подумать, с кем идти дальше.

Уходя от нее, он задержался в дверях и сказал, помявшись:

– Да, ты знаешь, что Ольга Любатович бежала из ссылки?

– Слышала.

– Так вот, как бы это сказать… Мы теперь с ней вроде бы одно целое.

– Вы поженились? – удивилась Вера.

– В церкви не венчались, – усмехнулся Морозов. – Но ведь это и не обязательно.

На эту новость Вера внешне никак не реагировала. Но она ей была неприятна. Кроме всего, новость породила неожиданную мысль. Она считала что революционная борьба требует полной самоотдачи и категорического отказа от всего личного. Однако есть товарищи по борьбе, которые допускают уступку и личным чувствам, и побуждениям плоти. Морозов жил с Любатович, Желябов с Перовской, Саблин с Гесей Гельфман, но она себе такой вольности позволить никак не могла. Она все еще была красивой женщиной, товарищи по партии влюблялись в нее почти все поголовно, но она всю себя отдала революции. Всю без остатка. Ни душа ее, ни тело, ни полностью, ни частично не могли принадлежать никому и ничему, кроме революции.

Лодка шла вниз по течению. Вера с Морозовым сидели на корме, Фроленко молча взмахивал веслами.

– Далеко еще? – спросила Вера, чтобы как-то разговорить его.

– Недалече, – буркнул Фроленко и замолчал.

И Морозов нынче тоже неразговорчив. Вот доедут до места, а там ему, Морозову, ответ держать перед товарищами: кто прав – он или Жорж Плеханов? А от того, кого признают правым, зависит и дальнейшая судьба общества «Земля и воля», а стало быть, и судьба революционного движения. И если общество пойдет за Плехановым, то уже без него, без Морозова. А как же быть Вере? Она пока выслушала одну сторону, надо выслушать и другую. И дело даже не в Морозове и Плеханове – дело в тенденциях. Раз возникли такие споры, значит, есть для них основания. Не на пустом месте они возникли. В конце концов, если б один кто-то не согласился с программой общества и даже вышел бы из него, еще полбеды. Хуже то, что за одним стоит группа людей, и за другим стоит группа. А это грозит расколом.

День выдался прекрасный. Солнце светит, тихо, вода как зеркало. Плывут мимо лесистые берега. Вера опустила руку за борт – вода теплая, приятная. Вот бы сейчас окунуться, а потом на песок и лежать, подложив руки под голову.

– Миша, – нарушил молчание Морозов, – что ты молчишь? Рассказал бы что-нибудь.

– Например?

– Например, как ты Стефановича, Дейча и Бохановского на глазах у всех из тюрьмы вывел.

– А что рассказывать? Устроился надзирателем в Киевскую тюрьму, вошел в доверие к начальству, вот и вывел.

И опять молчание, только всплескивает вода и поскрипывают уключины. Прошла мимо четырехвесельная лодка, в ней – подвыпившие купчики с девицами.

Что-то выкрикивают, хохочут. Не интересуются ни положением народа, ни борьбой за светлые идеалы. Живут своими сегодняшними делами и радостями и ничем жертвовать не хотят.

– Господа, на буксир не хотите ли?

– Благодарствуем, – степенно отвечает Фроленко. – Авось и сами доберемся до места. – И стал налегать на правое весло, заворачивая в отходящий от реки узкий рукав с берегами, поросшими камышом.

– Эй, перевозчик! – какой-то человек в соломенной шляпе стоит на берегу в просвете между зарослями камыша. В одной руке удочка, в другой ботинки, штанины подвернуты до колен.

– Ау! – отозвался Фроленко.

– Не подвезешь ли?

– А отчего бы не подвезти? Подвезем, коли заплатишь по-божески.

Фроленко повел лодку к берегу.

– Вы с ума сошли! – испугалась Вера. – Разве можно?

– Хорошего человека можно. – Фроленко хитро подмигнул Морозову.

– Зд-дравствуйте! – весело поздоровался со всеми рыбак, вскакивая в лодку, а затем уже одной только Вере сказал: – Вот в-видите, я же вам говорил, что мы еще будем встреч-чаться.