Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

24 июня 1879 года. В роще под Воронежем собрался съезд общества «Земля и воля». Съезд? Не слишком ли громко сказано? Два десятка молодых людей собрались на полянке, раскупорили бутылки… Может быть, просто пикник? Нет, все-таки съезд. Молодые люди спорят, решают, каким путем пойдет дальше революционное движение.

Внимание всех сосредоточено на споре между Плехановым и Морозовым. Вера слушает того и другого.

– Политическое убийство, – говорит Морозов, – это осуществление революции в настоящем.

«Осуществление революции в настоящем». Хорошо сказано. Точно, афористично.

– На кончике кинжала не построишь парламента, – возражает Плеханов.

И это сказано не хуже. А кто прав? Кажется, Вера сильно отстала за время своего пребывания в деревне. Когда уходила в народ, все казалось яснее ясного. Агитация и пропаганда в народе – вот единственный путь. Потом приехал Соловьев, смутил ее душу. Тогда она одобрила его решение. Но что из этого получилось? Покушение не удалось, Соловьев погиб. А сколько людей арестовано, сослано! Не вызовут ли новые покушения бесполезную гибель многих людей? Да если покушение и удастся, можно ли думать, что это приведет к чему-то хорошему.

Вера переглядывается с Перовской. Перовская давно занимает ее воображение. Они познакомились два года назад в Петербурге. Дочь бывшего столичного губернатора, убежденная народница, Софья Львовна принимала участие и в горячих делах. Участвовала в попытке вооруженного освобождения Войнаральского. Сделала она сейчас свой выбор? Нет, кажется, тоже колеблется. В чем же все-таки дело? Разве землевольцы раньше не применяли оружия? Разве не они убили шефа жандармов Мезенцева, харьковского генерал-губернатора Кропоткина, шпионов Шарашкина и Рейнштейна? Кстати, Рейнштейна убил Михаил Родионович Попов, а теперь он же вместе с Плехановым выступает против террора. Как же это понять?

– П-понять это можно просто, – говорит Михайлов. – Раньше мы занимались п-пропагандой в мало подходящих для этого условиях и иногда с оружием в руках об-боронялись от наших врагов. Теперь мы от об-бороны переходим в наступление. Почему? Я хотел бы н-напомнить вам этапы нашего развития и наши ошибки. Мы видели, что достигнутые в Европе п-поли-тические свободы ни к чему хорошему не привели. Буржуазия использовала их для еще большего экономического закабаления масс. Исходя из правильной оценки явления, мы делали неправильные выводы. Мы говорили, что наша цель – разрушение существующего строя, уничтожение экономического н-неравенства, составляющего корень всех страданий человечества. Поэтому п-по-литические формы сами по себе для нас совершенно безразличны. Сейчас я вам зачитаю короткую выдержку из брошюры Кравчинского. – Михайлов раскрыл свою записную книжку. – «Не политическое рабство порождает экономическое, а наоборот. Мы убеждены, что с уничтожением экономического неравенства уничтожится народная нищета, а с нею вместе невежество, суеверие и предрассудки, которыми держится всякая власть. Вот почему мы как нельзя более склонны оставить вас в покое, правительствующие. Наши настоящие враги – буржуазия, которая теперь прячется за вашей спиной, хотя и ненавидит вас, потому что вы ей связываете руки. Так посторонитесь же! Не мешайте нам бороться с настоящими нашими врагами, и мы оставим вас в покое».

– Сильно написано, – говорит с места Попов.

– Сильно, но неверно. Работая в народе, каждый из нас мог убедиться, что никакого экономического равенства без п-политического переустройства быть не может. Поэтому п-политические перемены – необходимое условие для достижения нашего идеала, а путь к этим переменам в наших условиях только один – удар по п-пра-вительствующей верхушке, и в первую очередь по царю.

– Позвольте и мне сказать слово. – Рослый, темнобородый, похожий на цыгана человек поднялся, отряхнул брюки.

– Кто это? – шепотом спросила Вера Перовскую.

– Желябов, – шепнула Перовская. – Из Одессы.

– Помню, после «процесса 193-х», – не спеша начал Желябов, – попалась мне на глаза английская «Таймс» с отчетом об этом процессе. Корреспондент писал из Петербурга, что вот уже два дня сидит на процессе и ничего не может понять. Одного судят за то, что он читал Маркса, другого за то, что читал Лассаля, третьего за то, что передал кому-то какую-то книгу. И действительно, давайте сопоставим, что мы делаем и что за это получаем. Вся наша деятельность сводится к тому, что мы действительно читаем книжки, ведем разговоры между собой и иногда среди народа. А нас за это отправляют в ссылку, в тюрьму, на каторгу, лишают молодости, здоровья, жизни. Нас убивают, и мы будем отвечать тем же. Власти должны знать, что кончилось то время, когда нас травили безнаказанно. Если уж война, так пусть будет война с двух сторон, или, как вы там говорите, по способу Вильгельма Телля или Шарлоты Корде. Пусть будет так. История движется слишком медленно, ее надо подталкивать.

Вера переводит взгляд с одного лица на другое. Кто же прав? Морозов, выдвинувший новой программой общества политические убийства, и с ним Михайлов, Фроленко, Желябов, Тихомиров? Или Плеханов, не принимающий этой программы, и с ним Попов… и это, кажется, все.

И снова споры, объяснения, споры.

– И неужели ты считаешь этот самый способ Вильгельма Телля единственно правильным? – возмущенно говорит Плеханов Морозову.

– Нет, но я считаю его вынужденным. Он вполне допустим в периоды политических гонений, когда всякие иные способы борьбы с произволом становятся невозможны. Разумеется, как только будет обеспечена свобода и низвергнут абсолютизм, необходимость в терроре отпадет, поскольку можно будет действовать одним убеждением.

– Господа, это ли наша программа? – голос Плеханова срывается от волнения.

Все молчат. Даже Попов опускает голову.

– Ну что ж, господа, в таком случае мне здесь делать нечего.

Он берет свой пиджак, перекидывает через плечо.

– Прощайте, господа.

Вера вскакивает на ноги.

– Вера, в-вы куда? – спрашивает Михайлов.

– Надо его удержать.

Но ее решительность тут же гаснет под взглядом Михайлова.

– Оставьте его.

– Но это же Плеханов!

– Знаю, – холодно ответил Михайлов. – И все же п-пусть уходит. Если он не с нами – п-пусть уходит.

Страшно… Все уехали в Петербург, оставив ее одну в этом дачном поселке Лесное, в этом нелепом и неуютном скрипучем доме, в котором все время слышны какие-то неясные звуки, где-то что-то пищит, скребется и ухает.

С вечерним поездом должна приехать Соня Иванова (или, как все ее зовут, Ванька), но до вечернего поезда далеко, а уже темно, и идет дождь, и кажется, кто-то тяжелый разгуливает по крыше.