Юрий Вяземский - Детство Понтия Пилата. Трудный вторник

Уже в первый день, за одиннадцать дней до октябрьских календ, пошел дождь. Но дорога еще не успела испортиться. И германцы нас не тревожили.

Как мне потом удалось узнать, Арминий собирался напасть на нас с тыла и с флангов, но женщины сказали, что надо дождаться следующего дня. У них, у германцев, да будет тебе известно, существует давний обычай, по которому замужние женщины на основании предсказаний определяют, выгодно дать сражение или не выгодно.

Стало быть, в первый день нас оставили в покое.

(2) Однако начался голод.

Ни мы с Лусеной, ни конники моего отца от голода не страдали, потому что в нашей телеге оставалось еще много сухарей. И этими сухарями, представь себе, отец стал делиться с голодными убиями – теми галльскими конниками, которых сперва презирал, но после второго сражения отметил и стал привечать.

(3) Шли так:

Боясь нападения с тыла, в арьергарде Публий Квинтилий Вар поставил Семнадцатый Великолепный. В середине двигался объединенный обоз. А в голове походной колонны – остатки Девятнадцатого и Восемнадцатого, слитые теперь воедино и объявленные Сдвоенным Восемнадцатым. Причем когорты бывшего Девятнадцатого шли впереди, а когорты бывшего Восемнадцатого двигались позади них, и Первая и Вторая когорты, руководимые Лелием и Курцием, составляли как бы арьергард Сдвоенного Восемнадцатого.

Семнадцатым по-прежнему командовал Секст Вар, сын полководца. Сдвоенным Восемнадцатым – зять Публий Кальвизий.

Сам главнокомандующий со своими батавами поместился между обозом и шедшим в арьергарде Друзовым Великолепным.

XVIII.На следующий день – десятый до октябрьских календ – произошло третье сражение, а вернее, случилось еще одно избиение Варова войска.

Когда Сдвоенный Восемнадцатый вошел в одну из теснин между холмами, на него с обеих сторон стали падать огромные деревья, заранее подпиленные германцами.

«Немедленно вперед!» – скомандовал легат Публий Кальвизий, и восемь когорт легиона ринулись в ущелье. Но Лелий и Курций, то ли не расслышав приказа, то ли и на этот раз решив действовать по собственному усмотрению, свои когорты повернули назад и, пока проход еще не был окончательно завален деревьями, преодолели препятствие и отступили к обозу.

Таким образом, Сдвоенный Восемнадцатый был рассечен обвалом деревьев на две неравные части. И что произошло с восьмью устремившимися вперед когортами, мне лишь потом стало известно.

Немногие уцелевшие рассказывали, что бруктеры заманили их в близлежащее болото и, дав им вполне увязнуть в грязи, заставив сбиться в кучу, приведя в смятение, оглушив криками, так что уши уже не воспринимали приказания, великими толпами набросились с четырех сторон, подкалывая лошадей командиров, топя легионеров в их собственной крови и в болотной жиже… Ну, что тут описывать?! Сам можешь представить себе гибельную картину.

Когорты были разгромлены.

Публий Кальвизий, как пишут историки, геройски погиб и, якобы восхищенный его героической смертью, великий Тиберий уже тогда обратил внимание на его младшего брата, Гая Кальвизия, пригрел его и позже сделал консулом (в год своего отъезда на Капри, то есть в семьсот семьдесят девятом году от основания Города). – Но врут историки, милый Луций. Бросив своих солдат на произвол судьбы, растерянный и испуганный Кальвизий сдался в плен. А орел Восемнадцатого легиона уже тогда оказался у германцев и именно – у бруктеров.

(2) Что стало с конными канненефатами, не берусь утверждать. Учитывая славу, которая закрепилась за этими воинами, мне хотелось бы верить, что они геройски погибли в болотной топи. Но злые языки потом говорили, что они «совершили прорыв», то есть бежали и скоро объявились на Рейне с рассказами о своем беспримерном геройстве.

XIX.Теперь о Семнадцатом Великолепном.

Он также был отсечен от обоза – еще одним обвалом деревьев. И хотя Публий Квинтилий Вар приказал разбирать завал и пробиваться к его сокровищам, старые и вновь назначенные первые центурионы (ты помнишь? один примипил накануне был казнен, а двое других взяты под стражу) – центурионы лишь делали вид, что пытаются устранить преграду, а на самом деле, опершись на нее, стали из всего, что попадалось им под руку, сооружать некоторое подобие лагеря. Над этим работали четыре когорты, в то время как пять оставшихся были выдвинуты на фланги и в тыл. – И это самовольное решение, можно сказать, спасло Семнадцатый от разгрома. Ибо почти тут же с востока и с холмов на него набросились многочисленные хатты.

(2) В самом начале сражения был ранен главнокомандующий, Публий Квинтилий Вар. Как ни охраняли и ни заслоняли его батавы, какой-то шальной камень, пущенный из германской пращи, угодил ему в ногу и перебил голень. И сын его, Секст, тут же бросил командование и принялся ухаживать за отцом. – Вроде бы, печальное событие. Но центурионам теперь никто не мешал, и они могли грамотно и слаженно руководить битвой.

XX.А вот что творилось возле обоза:

Стало быть, с востока и с запада обоз был отрезан двумя завалами. С севера и с юга, с холмов на него накинулись конные и пешие марсы. Причем, как я потом разузнал, Арминий поставил перед нападавшими задачу не только разграбить Варовы сокровища, но главный удар нанести по той части обоза, в которой хранились материалы и инструменты для сооружения лагерных стоянок.

Фризы охраняли сокровища главнокомандующего.

Лагерное оборудование защищали когорты Лелия и Курция, а также конные убии и турма Марка Пилата.

(2) Едва произошло отсечение, и марсы еще не ринулись на нас сверху, Минуций Магий, наш обозный трибун, совершил, как мне кажется, величайшее из деяний в своей юной и, увы, короткой жизни. Он подошел к отцу и сказал:

«Послушай, Испанец. В моей помощи ты явно не нуждаешься. Поэтому бери в свое подчинение убиев и защищай среднюю часть обоза. А я пойду командовать фризами».

И пошел. И скоро погиб в бою.

(3) А Марк призвал к себе того самого убия, который подъезжал к нему во втором сражении, и принялся ему что-то объяснять, кинжалом чертя на земле круги и стрелки. Я слышал, как он говорил: «Главное не толпитесь, как обычно. Сохраняйте промежутки и сбивайте в кучу германцев. Пусть они толпятся и калечат друг друга».

Отец говорил на латыни, убий отвечал ему на своем языке, но, как мне показалось, оба они хорошо понимали друг друга.

Затем отец призвал своих конюхов, присоединил к ним с полсотни обозных служителей, раздал всем оружие и сказал:

«Две вещи запомните. Первое. Германцы страшны, пока уверены в себе. Но если выдержать первый их натиск, они удивляются и теряют задор. А если еще продержаться – начинают думать о бегстве. Да и тела их, насколько они страшны с виду и могучи при непродолжительном напряжении, настолько же не выносят боли.