Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

До Газы добирались порознь, чтобы не удваивать к себе интерес. Учтем, что на физиономии Лишанского написано: «Покажи мне такую обитель, где у меня не будет проблем с полицией», — и неистребимая усмешка под белокурыми усишками. Что стояло за этим? А вот сам читатель пусть и скажет, «что стояло за этим», если на пуримском карнавале уместнее всего было бы нарядить Лишанского Змием, о котором известно: он хотел овладеть Евой из ревности к той миссии, что была возложена на Адама, — подчинить себе диких зверей. Потому он искусил женщину зрелищем плодов, отравленных желанием: «и, вкусив от древа сего, она почувствовала, что сейчас умрет». От чего, Талмуд не уточняет — вероятно, от желания, которое поспешила разделить с супругом, дав ему тоже надкусить отравленное яблоко. «Лучше пусть он умрет вместе со мною, чем будет принадлежать другой», — говорит она себе. Овладеть Евой, чтобы из одной с нею постели повелевать животным царством — а другого нам и не надобно, — вот она, подноготная драмы в райских кустах.

Лишанский с семьей

Где-то в рукаве, как фокусник, Лишанский прятал жену и дочь. (Последняя была еще жива в начале двухтысячных годов и что-то говорила на камеру, но что — мы не разобрали.) Ёсик озаботился провожатым. Это был однозубый Гамаль — они делятся на однозубых и двузубых. Сколько лет уже поджаривало его солнце кочевников — тридцать пять? пятьдесят пять? — сказать невозможно. Думаешь, зачем однозубому Гамалю деньги, которые ему отсчитал Лишанский, с тем что другую половину он получит в виду британских позиций? Что может он себе купить на них такого, чего не может украсть у соседа по пустыне, разбившего палатку в десяти милях от палатки Гамаля? А ведь деньги для бедуина значат не меньше любой другой добычи: будь то женщина с обольстительной во всю щеку татуировкой, коза с выменем, как огромный перезрелый арбуз, или овца в такой бесформенно-грязной шубе, что не понять, в какую сторону шуба эта сейчас пойдет, где там зад, где там перед. Наипарадоксальнейшим образом бедуин жаден до бесполезных для него денег. Он, в чьем имени сошлись «бедность» и «беда», так и хватает их из твоих рук. О, как сладка ему мысль, что ты, обученный чтению, письму и тому подобным фокусам, нуждаешься в его помощи и за это готов поделиться с ним самым дорогим, что у тебя есть, — деньгами. Нет, бедуин не дурак-индеец — бусы он не возьмет, он скорей сам их тебе продаст, верней, бедуинскую вышиванку, что всю жизнь носили по очереди четыре жены его отца, а теперь, глядишь, наденет на званый вечер и твоя мадам, любительница экзотики.

Авшалом добрался до Газы без приключений. Лазутчики встретились в условленном месте, называемом «Ключ Марьям». Минимум общих фраз: «миру мир», «что слышно?», «все в порядке?», «благословенно Имя». Предстояло совместное хождение в Египет, достаточно опасное — двух человек, не больно-то жаловавших друг друга и одинаково не доверявших третьему — проводнику. А уж как тот к ним относился, и кем каждый из них был для него, подателем благ или потенциальной добычей, — об этом лучше не задумываться.

В первый день прошагали сколько и предполагалось с небольшими перерывами, потребными организму.

— Сегодня двадцатое, — сказал Лишанский. — Если все будет и дальше так, завтра к вечеру мы выйдем на английские позиции.

— Новозеландские…

— Я их по юбкам и чалмам различаю. Шотландия, Индия. А все остальные для меня, извини, англичане.

На привале Авшалом достал из пальто кулек фиников, купленных у какого-то зычноголосого зазывалы на базаре в Рафахе.

— Бери, — протянул Лишанскому, — Сарра дала на дорогу.

— Она же тебе дала, — и не взял.

Из-под бедуинского навеса в сотне шагов от них показалась фигура. Это Гамаль вынес кислого молока, за которое получил от Авшалома ½ турецкой копейки — монетку в полпиастра.

— Родичи? — спросил Авшалом, указав на палатку.

— Хорошие люди, — был ответ.

— У хороших людей хорошие дочери, — сказал Авшалом и перевел взгляд на Ёсика. Тот уже накрылся плащом, который одновременно и подстилка, и котомка, когда связан концами, и башлык, когда накинут на пальто, и скатерть-самобранка, и саван — хотя в этом качестве реже, на то чалма: ст о ящий бурнус — плащ с капюшоном — всегда приберут к рукам.

— За бедуинских дочерей полпиастра маловато будет, — подал голос Лишанский, оказывается, не спавший. — За три копейки Анитра показывает только пупок.

— Господь с тобой, Ёсик.

— И с тобой. Храни тебя Аллах, — добавил он по-арабски. — Алла ихалик.

— Барак Аллаху фиким, — отозвался Гамаль и ушел под навес к хорошим людям. — Уж я-то их знаю, этих хороших людей, — продолжал Лишанский. — Если он от тебя ничего не ждет, он тебя бац — и все. Когда видишь скорпиона, чт о , ты его не пристукнешь? Или другую живность. А ты для него такая же живность.

— Так уж прямо.

— Можешь мне поверить. Или ты джеда (герой), или ты муха. А муха для того и существует, чтобы ее прихлопнуть. Слушай, что я тебе говорю. Со мной не пропадешь.

— Надеюсь, что и с тобой не пропаду. А без тебя так и подавно.

— Еще бы, у тебя большой опыт, закончившийся зинзаной (каталажкой).

— Мой верблюд тогда ринулся к колодцу…

— Теперь это называется «мой верблюд ринулся к колодцу»? Алекс говорит, что…

— Алекс… чтоб он был мне здоров, — Авшалом понимал: в пути нельзя болеть и нельзя ссориться. Он сказал примирительным и оттого фальшивым тоном: — Я спрашиваю себя, делал бы я то же самое, зная, что мне не суждено… — деланно сглотнул, — да-да, что мне не суждено увидеть голубую звезду над Сионом?

Лишанский приподнялся на локте. В мерцанье голубоватых звезд над Синаем лица его не разглядеть.

— А ты не задавайся вопросами, на которые нет ответов.

— Человек должен в себе разобраться.

— В этом я тебе не помощник. У тебя есть Сарра, врагам на зависть.

— Боюсь, друзьям тоже.

— А вот я не боюсь… — с вызовом сказал Лишанский. — Меня пуля не берет.

— Кого пуля не берет, по том веревка плачет.

— Ну, это уже целая процедура.

Авшалом ничего не ответил. Он стал рассеянно прохаживаться и невзначай удаляться к бедуинскому навесу, под которым девственным сном спало мультикультурное грядущее.

Люди некультурные под культурой понимают хорошие манеры, а люди культурные — искусство. Поэтому люди культурные не различают продукты культуры и произведения искусства — как не различают лиц в мерцанье звезд над Синаем. Стержневая тема произведений искусства — они же продукт культуры — это «культура и размножение». Представлена эта тема большетелыми красавицами в золоченых рамах или фигуративными изваяниями, которые в оны дни приравнивались к мерзостям вааловым. Но сыны Израиля, и первый из них Моисей, облизывались на мадианиток, словно там медом было намазано [135]. И никакие риски, никакие угрозы, расписанные с натуралистическими подробностями, никого еще не остановили. Все помнят Зимри, вождя одного из еврейских племен, — как он привел к себе нэкеву, по имени Козби, что означает «клейма негде ставить», дочь местного царька. Да еще в пост: мы сидели перед синагогой и плакали. И тогда один из кознов — Пинхас — возревновал о Господе: прокрался с копьем в руке к ним в шатер, когда они сострясали ложе: «вошел вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево ее» [136]. А все почему? Всему есть объяснение в комментариях и мидрашах. Мало того что Ной в продолжение своего плавания буксировал на канате не то динозавра, не то мамонта, которого звали Реэм, он еще впустил в ковчег чету безбилетников. Вот как об этом рассказывает Талмуд. Некто хотел проникнуть на судно обманом — поскольку мы имени его не знаем, так и назовем: Обман. Но говорится, каждой твари по паре. Обман отправился искать себе пару. «Ты кто?» — спрашивает. «Я — Желание». — «Хочешь со мною спариться?» — «С радостью. А что мне за это будет?» — «Обманом я исполню любое твое желание». Так и взошли они на корабль — Обман и Желание.