Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

К вечеру следующего дня лазутчики были на расстоянии выстрела от передовых британских постов, а ближе Гамаль не подойдет, хоть его озолоти.

— Один, два, три, — показал он рукой, считая гребни барханов. — Видишь?

О том, чтобы его озолотить, речи не было, но свое он получил. Лишанский с Авшаломом остались вдвоем. Опасность подстерегала Авшалома со всех сторон. Кругом пустыня. На них могли напасть бедуины, их мог атаковать патруль, как турецкий, так и английский. Ёсик не раз был на волосок от смерти, но Авшалому в этом волоске отказано. Ёсик рассудил так: Арон неведомо где, неизвестно, жив ли, Алекс у черта на рогах, Сарре, одной, не снести на своих плечах мужской груз. Откладывать нельзя. Если не я за себя, то кто за меня? [137]Авель же, можно подумать, подыгрывает Каину томностью своих очей, в которые тому смерть как охота плюнуть: «Ночью к бедуинскому жилью принюхивался, — науськивает себя Каин, — течку учуял. Одно слово — кобель».

Авшалом провожал глазами проводника. Чем дальше тот от них был, тем грандиозней он выглядел. Авшалом знал: это обман зрения. Пустыня изобилует оптическими трюками, подобно тому, как море изобилует рыбой.

— Ну, хочешь? — он оборотился к Лишанскому да так и застыл, как перед зеркалом, — с рукой, протягивающей финики. У Лишанского так же вытянута рука, но вместо кулька с финиками в ней рев о львер. Авшалом вспомнил: «По тому, как исказилось лицо Атоса, миледи поняла, что сейчас раздастся выстрел». И действительно…

Во взгляде Авшалома изумление на грани счастья. Не меньше его изумлен и сам Лишанский, который торопится сказать Авшалому, что это не он — он только поднял пистолет. Поздно. На суде Авшалом покажет на Лишанского как на своего убийцу. На Страшном суде.

Снова выстрел.

Вторая пуля в Лишанского. Он вскинул голову. Все ясно: он убил Авшалома чудовищной силой своего желания это сделать, и вот расплата. Переложил рев о львер в левую руку и прицелился. Фигура с каждым шагом по мере своего удаления увеличивалась. Нет… для верности взял маузер Авшалома и приладил к рукоятке кобуру. Чем больше расплывалась мишень (по формуле «дальше больше»), тем меньше оставалось возможности ее поразить. Прицелился и выстрелил. Приклад непривычно отдал в левое плечо.

Темное пятно расплывается по одежде Ёсика. Превозмогая боль, он обшарил чужие карманы: денег — сущая глупость, и те в крови, Ёсика ли, Авшалома ли, их кровь символически смешалась. Авшалом лежал глазами к небу, что твой Че Гевара, и Гамаль уже не вернется «снять с него доспехи».

Ёсик чувствовал, что слабеет, одежда набухала болью вместе с кровью, становясь, как свинец, не давая идти. Уже и двигался на коленях, опираясь на руку, падая лицом в песок. Песком запорошило усы, песок налип на губах, был на языке, стоял хруст зубовный. И опять он поднимался, двигаясь туннелем своего сознания, которое с потерей крови становилось не шире сознания земляного червя.

Его по одной версии подобрали разведчики-бедуины, коллаборировавшие с британцами, по другой версии это был новозеландский разъезд, принявший его за турецкого соглядатая. Сам Лишанский был в забытье, бредил. Первое, что он увидел, очнувшись: лицо Арона, совсем вблизи.

Арон на днях прибыл в распоряжение генерала Алленби, сменившего генерала Мюррея, и сразу же, без того чтобы слушать «Аиду», был направлен в Сирийское бюро к майору О’Рейли — под псевдонимом «Mr. Mack» возглавить палестинский отдел. Алленби рвался в бой. Он не мог знать, что его именем будет названа главная улица Тель-Авива, но твердо верил, что ему предначертано овладеть Палестиной, и с безоглядностью старого служаки этому предначертанию следовал.

— Ави… — неслышно прошептали белые, обметанные жаром губы Лишанского.

У Арона вчера градусник тоже показывал сорок. Он имел глупость в офицерском собрании спросить виски-соду со льдом, что в Египте делать категорически возбраняется. Слышите, читатель? И поныне в стране фараонов на питьевой воде экономят и воду для льда зачерпывают неизвестно откуда. Арона рвало, проносило, как медведя, температура подскочила до потолка. «Нильская вода, дорогой мой, абсолютно безвредна только для бегемотов», — сказал доктор Ватсон. Но уже сегодня Арон настолько оправился, что стало возможным прибегнуть к его помощи для допроса раненого из соседней палаты, у дверей которой дежурил часовой.

— Это наш человек. Что с ним?

— Большая потеря крови, ранение неопасное.

— При нем были бумаги? Он что-нибудь сказал? Ёсик… — Арон склонился над раненым. Он знал, каково это — задыхаться там, в Атлите, не имея никаких известий от британцев. Но после потопления «Монегана» те не спешили возобновить связь.

— Ави… убит…

Вам случалось быть вестником несчастья? Нам — да. Несчастье — медаль о двух сторонах: был ли тот, кого не стало, сам родной вам кровинкой, или утрата его означает неутешное горе для вашей родной кровинки? Есть разница. При известии о смерти Файнберга первая мысль Арона о сестре. Братская любовь хоть и не родительская, но у рыжих она «пламень весьма сильный» [138]. И так-то скрывший от Сарры план побега, Арон в мыслях постоянно оправдывался перед нею: готов рисковать собой, но не НИЛИ. Боль за Сарру помогла «заесть» горечь личной утраты — как и досадливое чувство: уже у цели стал жертвой вероломства какого-то номада… обидно же… в общем, глупая смерть.

На Ёсике все заживало, как на кошке, — его и точно пуля не берет. Арон знавал его ребенком, в пору, когда сам, молодым агрономом, наживал себе бесчисленных врагов в Метуле. Лишанскому он доверял не из сентиментального воспоминания или в ответ на собачью верность, как было с Файнбергом. У Ёсика развито чувство рода-племени, чувство само по себе достаточно приземленное, если бы речь не шла о Земле Израиля.

— Мертвая точка вот-вот будет пройдена, — сказал ему Арон. — Немцы самоуверенны и неосмотрительны. И чем больше они верят в свой германский гений, тем неосмотрительней становятся и еще больше делают глупостей. Нам на руку эта безрассудная подводная война против пассажирских liner’ов. А теперь еще попытка убедить Мексику напасть на Америку и силой оружия… — Арон поднял палец, — силой мексиканского оружия вернуть себе Техас. Они добились того, что немецких выходцев в Америке иначе как «Людендорф в засаде» не называют. Вступление Америки в войну — вопрос нескольких недель. Я рассчитывал на это еще два года назад, когда потопили «Лузитанию». Раньше или позже это должно было случиться.

Лишанскому предстояло стать «соправителем» Сарры, занять место Файнберга. («Предстояло заняться с Сарой тем, чем она занималась с Файнбергом, — так выходит?»)

— С крахом прогерманского лобби Алексу будет куда легче заниматься с Ривкой тем, чем они занимаются, — сбором средств в пользу палестинских евреев, — сказал Арон.