Виталий Коротич - От первого лица [litres]

Это воспоминание возвратило меня к нью-йоркской осени начала девяностых, когда в городе шли погромы корейских лавок. Судя по объяснениям самих погромщиков, корейцев было за что бить. За недолгое время, меньше двух десятилетий, уже на моей памяти, эмигранты-корейцы создали в Нью-Йорке и нескольких других больших городах разветвленную процветающую систему овощных, фруктовых и цветочных лавок, работающих едва ли не круглосуточно, требующих неимоверного старания продавцов и поставщиков, но дающих возможность покупать недорогие цветы и зелень когда угодно. Понемногу, по медной денежке, корейцы начали богатеть. Тогда обитатели пролетарских черных трущоб начали бить корейцев. В этом битье преобладало воинственное, жлобское неприятие того факта, что кто-то упорным трудом, из ничего, может выбиться в люди.

Когда я слышу сегодня самые агрессивные анекдоты о «новых русских» или читаю брызжущие слюной статьи о миллионерах в какой-нибудь «Советской России», то вижу за ними ту же физиономию экспроприатора с большевистским лозунгом «Грабь награбленное!» в зубах. Представляю себе Ленина или Троцкого, похлопывающих по плечу наркомана из нью-йоркской канавы и наводящих домушника на богатую квартиру со слабым замком. Мне кажется, что миллионерами должна заниматься налоговая инспекция, и, если миллионы заработаны честно, надо рассказать о том, как человек разбогател своей предприимчивостью, а не возмущаться, что у него больше денег, чем у человека, вложившего средства не в развитие производства, а в портрет Сталина на палочке.

Когда-то в «Огоньке» мы рассказывали о суде над двумя московскими молодыми жлобами, которые от нечего делать били парковые скульптуры. На деликатный вопрос судьи, что было причиной таких поступков, один из подсудимых угрюмо взглянул на стража законности и буркнул: «А чего она там стояла?!» С нью-йоркской жлобской аргументацией это совпадало один к одному. Пока разговорчивые пролетарии умственного труда изводили время в межпарламентских спорах, жлобы всех стран соединялись, даже ничего друг о друге не зная. Они немало освоили из современных терминологий, называли себя жертвами социальных обстоятельств и бритвами резали сиденья в метро по обе стороны океана. Собственно говоря, первыми начали мы, когда во время российских революций на улицы была выпущена наглая ненасытная толпа, которой внушили, что кроме справедливости, устанавливаемой законом, есть еще и другая справедливость – классовая, пролетарская, революционная, которая позволяет вести себя иначе и прибарахляться не за счет заработанного, а методом грабежа. Человек, живущий лучше тебя – и в этом была великая идея ленинского переворота, – подлежит не уважению, а растерзанию, и, перераспределив богатства страны, какое-то время можно пожить за счет присвоенного. Полагаю, что в какой-то степени идея пролетарской революции пришла в головы октябрьским вождям так же, как портовой девке приходит однажды мысль выйти за капитана дальнего плавания, чтобы спереть столовое серебро из кают-компании его корабля. На какое-то время хватит. В миниатюре октябрьские российские революции повторяются время от времени на разных уровнях – если не в масштабе страны, то в масштабе какого-нибудь города или даже квартиры, куда врываются вооруженные господа-товарищи, строящие из себя робингудов.

Итак, шли в Нью-Йорке корейские погромы, похожие на бывавшие у нас в годы восстаний погромы некоторых других наций. После одного из налетов тогдашний чернокожий мэр Нью-Йорка Динкинс примчался к одной из корейских лавок, взятых полицией под охрану, демонстративно купил там кочан капусты и подошел к своему смуглому избирателю, что-то вопящему из-за полицейского ограждения. «А чего они тут? – громогласно ответил на невысказанный вопрос мэра его бунтующий собрат. – Развели! Пусть катятся в свою желтозадую Корею!»

Прижимая кочан к груди, мэр сдержанно удалился.

Конечно же, я не хочу сейчас обсуждать всю сложность отношений между расовыми и социальными группами в Америке. Не все здесь однозначно и просто. Но даже на уровне внешних примет можно судить о многом. Точно так же, как в мозгах встретившегося мне черного велосипедиста, в заехавшем на московский Цветной бульвар юноше из российской обделенной глубинки сплелось множество влияний, подзуживаний и слухов. Ему уже объяснили, что в своих несчастьях виноват не он, а кто-то со стороны, что пора бы свести счеты с «сытенькой и богатой Москвой». Когда я разглядываю чужестранных жлобов, тоже припоминается что-то до муки знакомое: подожженный свиноводческий кооператив под Москвой, таксистские призывы «не возить смуглых» и лилейно-белый алкаш на Октябрьской площади, орущий, что не пойдет в услужение к буржуям, кооператорам и евреям. Ну и не ходи, никто не заставляет, – только и ты не заставляй ненавистных тебе налогоплательщиков содержать тебя, бездельника, за свой счет. Не проси, чтобы тебя, похмельного, лелеяли, как некую классовую ценность, возжелавшую стать из ничего всем!

В который уже раз меня возвращает домой чужестранная ситуация, и – до чего поучительно задуматься над ее уроками! Понять закономерности нашей беды так же необходимо, как и причины чужого успеха. Важно сопоставить уроки – свои и чужие, – усвоив их все.

По утрам я покупал нью-йоркские газеты в одном и том же киоске, и тот же молодой темнокожий нищий всегда встречал меня там. Грязный, нечесаный, мутноглазый, он взыскательно позвякивал бумажным стаканчиком от кофе, требуя мелочи. Каждое утро продавец отсыпает мне сдачу с покупки, и несколько монет непременно падает в бумажный стаканчик. «Спасибо, сэр!» – говорит мне нищий. Если ему подает чернокожий покупатель газет, нищий благодарит иначе: «Спасибо, брат!» Однажды я спросил у пакистанца, владеющего киоском: «А как обращается нищий к вам?» – «Никак, – ответил владелец. – Для него я враг и предатель. У меня есть собственное дело, значит, я продался угнетателям. Для него же быть черным и быть нищим – почти что одно и то же. Социальный статус. Комплекс жертвы. Виктимизация».

Дорогие товарищи, жертвы мирового капитализма и жидомасонства, требующие из нашей богатейшей ресурсами и людьми страны, чтобы нас в складчину кормил весь мир, покуда мы будем проклинать всех, кого еще забыли обвинить в собственных несуразностях! Это уже было. Это есть не только у нас. Даже специальное слово-определение придумано для статуса вечных жертв: «виктимизация». Я слышал это слово множество раз; «виктим» по-английски значит «жертва». «Виктимизация» – это непереводимое слово, нечто вроде привыкания к статусу вечной жертвы, требующей постоянного сочувствия, внимания и льгот.