Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

— Как-то меня арестовал молоденький жандармский офицерик, довольно интеллигентной внешности. Разыскал на полке «Капитал» Маркса и поднес с укором: «Вот, мадемуазель, все капитал изучаете, а в портмоне шестьдесят копеек!» — Ольга Петровна весело захохотала.

Конкордия отставила чугунок, стукнув деревянной ложкой по дну. Приятная истома разлилась по телу.

— Ольга Петровна, вправе ли мы обзаводиться семьей? — озадачила она хозяйку вопросом. — Мужа вы почти не видите: то вы в тюрьме, то он... Очевидно, семья для революционера непростительная роскошь.

— Откровенный разговор? — Ольга Петровна сидела на кровати, обняв Конкордию. — Конечно, нужна семья. Встречаемся редко, что ж! Зато знаешь, что есть человек, для которого ты самая прекрасная. Чувство самоутверждения очень важно. Муж ждет меня, мечтает о своей желанной.

Конкордия не выдержала и крепко расцеловала ее.

— Любите?

— Да, очень!..

— Думаю, что вам, Наташа, лучше уехать с Антоном. — Ольга Петровна назвала Аркадия Александровича партийной кличкой. — Жить в первопрестольной без паспорта после побега рискованно. Жаль, трудно будет заменить вас в окружкоме, да и кружки такие удачные. Но уехать необходимо...

Конкордия счастливо улыбалась. Хорошо, что Ольга Петровна так верно поняла ее. Как она обрадует Аркадия завтра!

— В Луганске нужны люди. В окружком передали письмо: людей нет. Город промышленный... Рабочий класс... Трудиться начнете, и Антон вздохнет. — Ольга Петровна проговорила с завистью: — Счастливцы там, в Луганске, каких пропагандистов получат.

С грохотом покатились ведра. Послышался удар, что-то тяжелое упало в коридоре. Конкордия встревоженно посмотрела на Ольгу Петровну. Та оставалась невозмутима, погасила лампу.

— Ну, пора спать! Хозяин явился. Раздевайтесь в темноте, если не хотите с хозяином до утра пререкаться.

— Zum Teufel!! Дрыхнете здесь, собаки! — послышался грубый бас. — Ich bin müde! Donner wetter!

Пьяный грузно ходил по комнате, натыкался на вещи и ругался, путая русские слова с немецкими. Произносил он их варварски.

— Хозяин — лакей в немецком клубе. Отсюда весь шик! — шепотом говорила Ольга Петровна. — Пьяница безбожный, полное ничтожество. Давно бы сбежала, да жену жалко — такая милая, такая страдалица! Они и живут-то на те деньги, что от меня получают, — девять рублей за угол...

Они лежали на доске, тесно прижавшись друг к другу, боясь свалиться. Уснуть в такой тесноте оказалось невозможным. И всю ночь ревел пьяный голос:

— О mein gott! Ich bin tot!

— Товарищи! Центральный Комитет партии поручил мне открыть нынешний съезд. С удовольствием исполняя это лестное для меня поручение, я прежде всего поблагодарю за те проявления симпатии, с которыми меня встретили. Эти проявления тронули меня потому, что, как мне показалось, они отчасти шли от тех лиц, с которыми мне пришлось в течение последнего года сломать не одно копье по тактическим вопросам! — Плеханов стоял на трибуне в отутюженном рединготе.

30 апреля 1907 года на окраине Лондона в реформистской церкви «Братство» открылся Пятый съезд партии. У остроконечного органа — трибуна. Большевистская фракция, куда входила Конкордия, заняла правое крыло. Меньшевики, поначалу распоряжавшиеся на съезде, — левое, желая подчеркнуть свою революционность. Неподалеку от Конкордии сидит Ленин, ладный, подобранный. Она видит, как старается он удержать улыбку, и начинает вслушиваться в слова Плеханова, круглые и ровные.

— Мы все-таки должны сделать попытку столковаться, а для того, чтобы столковаться, необходимо рассмотреть спорные вопросы без гнева и пристрастия — sine ira et Studio. И это облегчается тем обстоятельством, что в нашей партии нет ревизионистов...

Плеханов торжествен. Он оглядывает делегатов. У Конкордии от удивления вытянулось лицо, руки нервно теребят носовой платок. Как это — нет ревизионистов? А меньшевики?! Не они ли срывают все решения партии? О каком мире говорит Георгий Валентинович?.. Взять хотя бы собрание в Луганске. Разбирался вопрос о посылке делегатов на съезд. Как дрались меньшевики за мандаты, какие напраслины возводили на большевиков! За мандатом прикатил гастролер из столицы. Хорошо, что организация оказалась крепкой и на съезд прошли большевики — Клим Ворошилов и она, Конкордия Самойлова.

Взгляд ее задержался на Максиме Горьком. Он сидел на скамье большевистской фракции, слушал, приподняв мохнатые брови. Широкий в кости, худой, с задумчивым взглядом проницательных глаз. Недавно вернулся из Америки, куда ездил собирать деньги для революции. Поездка, как он считал, оказалась неудачной, но зато написана повесть «Мать».

И опять под высокими сводами звучали гладкие, как обкатанная галька, слова Плеханова. Он надеется на мир в партии, он призывает к единству с меньшевиками. Странно. Наивно. Споры с меньшевиками начались сразу, злые, ожесточенные. Видно, о мире трудно будет договориться, да Конкордия и не сторонница такого мира.

В перерыве большевистская фракция собралась в узенькой комнате. Глаза Конкордии прикованы к Владимиру Ильичу. Вся его коренастая фигура дышала молодостью, силой. Он сидел у стены, заложив ногу на ногу. Перелистывая записную книжку, делал какие-то пометки. Сутулясь и застенчиво улыбаясь, вошел Горький. Огромный, неторопливый. Остановился, и Конкордии показалось, что комната сразу заполнилась. Горький внес корзину, где аккуратными стопками лежали бутерброды. Тут же и Андреева, спокойная красавица с роскошными волосами. Кто-то из делегатов волоком втащил ящик с пивными бутылками. Пиво и бутерброды поставлял Горький.

Кажется, ни один партийный съезд не проходил с такими материальными затруднениями: денег в партийной кассе нет, делегаты голодали. И Горький решил помочь.

— Владимир Ильич, прошу к столу, — пошутил Горький.

Ленин встряхнул бутылку черного пражского пива, налил в стакан, отхлебнул.

— Ну как находите съезд, Алексей Максимович? — быстро спросил он, закусывая бутербродом с колбасой.

— Не во всем еще разобрался, но счастлив, что пригласили меня. А то сидел бы на Капри... Если зуб, выбитый из челюсти, способен чувствовать, то он, вероятно, чувствовал бы себя так же одиноко, как я.

— «Зуб, выбитый из челюсти»! — смеясь, повторил Ленин.

Конкордия подсела поближе. Прислушалась.

— Ко мне на Капри приезжали какие-то случайные революционеры, озлобленные, желчные, словно из России несется гнилая пыль. Упрекали, что я, как Лука, наговорил людям утешительных слов, а сам в кусты, то бишь на Капри. — Горький потрогал усы. — А молодежь поверила и набила себе шишки на лбу.

Ленин захохотал таким заразительным смехом, что все заулыбались. Рука его коснулась крутого лба. Конкордии редко доводилось слышать такой смех.