Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

А работы невпроворот! Баррикады на Темернике разгромили в пятом году. Разгромили и подпольную типографию. Недавно Конкордии вновь удалось ее поставить. Опять по горсточкам носила шрифт, собирала наборщиков, доставала бумагу. Практика богатая — в Екатеринославе, в Одессе, а теперь вот в Ростове. Хозяином типографии стал Петр Кириллов, тот самый студент Петербургского университета, из числа отданных правительством в солдаты. То были тревожные дни молодости... Метель. Вздыбленные лошади, уносящие тюремные кареты со студентами, и она, пытавшаяся передать им деньги на дорогу. Пять лет прошло. И вот встретились в ростовском подполье. Вспомнили гражданскую панихиду у Казанского собора... Нарвский полицейский участок... Кареты с тюремными решетками...

Домик для типографии приметили в глухом переулке за высоким забором. Петр поселился с семьей — жена, грудной ребенок. Конкордия привезла в подарок коляску. Петр руками всплеснул от удивления, разглядывая шелковые бубенчики на белом верхе. Конкордия зачастила с ребенком на прогулки по городу. Крестная мать, как считали соседи. Забьет коляску листовками, сверху положит розовый матрац с кружевной простынкой, а на матрац ребенка. Мальчик славный, чернявый, с пухлыми ручонками. Какие восторженные взгляды вызывал у простосердечных обывателей!

А теперь эти прогулки с коляской прекратились. Да разве они одни! Прекратились встречи с Улитой, хозяйкой конспиративной квартиры на Байковской улице, где собирался боевой комитет. Прекратились встречи в военно-техническом бюро. А дело широко развернулось: родилась оружейная мастерская — бомбы, гранаты, взрывчатка. Мастерскую пристроили в квартире техника Усенко в одноэтажном доме в Никольском переулке. Бомбы Конкордия выносила в корзинах с грязным бельем. Из крестной матери превратилась в прачку. Два раза в неделю приходила в Никольский переулок за грязным бельем. Первое время, когда разносила бомбы, очень тревожно себя чувствовала. Но ведь нужно. Однажды Конкордия пришла за бомбами. Лил дождь, и она решила переждать в мастерской. Осмотревшись, увидела на подоконниках пироксилиновые шашки, к ним и прикоснуться-то страшно; рядом фитили для бомб. Поежившись, подошла к столу, и там — разрывные бомбы. Между окнами доска с чертежом ручной гранаты. На стуле коробка с динамитом. В углу свернулся, словно змей, бикфордов шнур. Конкордия опустилась на кровать и тут же вскочила, прочитав надпись на картонке: «Просят не садиться!» Боком подошла к столу, стала разглядывать стеклянные палочки для набирания кислот. Как можно жить и работать в таких условиях, рискуя ежеминутно взлететь на воздух со всей мастерской?! Но опасность рождала силы — это она поняла давно.

Да, здесь работали, не думая о полиции, — живыми не сдадутся. Мужеству этих людей можно позавидовать. В памяти остался красный дом и мостовая из белых плит, звонко передававшая шаги.

...Конкордия покосилась на окно. Опять торчит шпик. Видно, столичный, местные работают грубее. Значит, придется возвращаться домой, не повидав никого. Шпик поднес к глазам карманные часы, завел их и захлопнул круглую крышку. Двенадцать. Скоро его сменят. Из-за угла вразвалку выплыл ее всегдашний в модной, светло-серой тужурке и соломенной шляпе с пестрой лентой. Перекинулись несколькими словами, и первый ушел. Всегдашний снял соломенную шляпу, вытер платком лоб. Жарко. Стоит на солнцепеке, иначе из лавки легко ускользнуть. Конкордия маленькими глотками допивала кофе. Приказчик разложил модные журналы, и она, сославшись на встречу, назначенную у магазина, сидела в томительном ожидании. В движениях шпика уловила беспокойство. Конечно, решил зайти в бузную, выпить стаканчик вина... Ушел, воровато оглядываясь. В ее распоряжении десять минут.

Конкордия поднялась, небрежно кивнула приказчику. Прозвенел висячий колокольчик над дверью. Она заспешила по Большой Садовой к книжному магазину Морозовых — там есть второй выход в переулок, в лабиринт проходных дворов и тупичков. В зеркальной витрине, заставленной книгами, увидела возвращавшегося шпика с раскрасневшимся лицом. Засуетился, не застав ее у столика...

Конкордия торопливо распахнула дверь в магазин. Не глядя на приказчика, склонившегося над кипою газет, прошла в дальнюю комнату за прилавком, скрытую от посторонних широкими полками. Села на пачку книг, уронив руки. Кажется, положение серьезнее, чем она предполагала. Слежка стала неотступной с тех пор, как ее ввели в Донской комитет РСДРП. Вынула письмо, перечитала.

«Заявляю членам бывшего Одесского комитета (большинства), что я не считаю возможным оставаться больше в здешней объединенной организации по следующим основаниям: прежде всего я нахожу, что разногласия между большинством и меньшинством по тактическим вопросам еще настолько существенны, что слияние в настоящий момент является вступлением на путь компромиссов и равносильно отказу от той единственно верной, революционной тактики, которой держалось до сих пор большинство и которая делала его левым, истинно революционным крылом РСДРП.

Слияние при наличности существенных разногласий может быть только механическим и должно привести на практике к майоризированию (то есть к простому количественному подавлению при местных условиях организации большинства меньшинством), а идейная борьба за влияние неизбежно при данных условиях окажется бесплодной и может вызвать лишь новые трения, конфликты и новый раскол. Таким образом, слияние, создав почву для новой дезорганизации, нанесет только большой вред положительной работе. Я считаю также, что происходящее здесь слияние является актом, нарушающим в корне всякие представления о партийной дисциплине, которую так энергично отстаивало всегда большинство в своей борьбе с антипартийными и дезорганизаторскими тенденциями меньшинства...

Факты такой принципиальной неустойчивости подорвали у меня всякое доверие к местной руководящей коллегии, и это в связи с указанными раньше причинами побуждает меня выйти из Одесской организации.

Май 1906 г. Пропагандистка Наташа».

Конкордия запечатала конверт. Отошлет сегодня же. Она прильнула к окну, приподняв зеленую занавеску. По улице проносились пролетки. Дамы в нарядных шляпах, похожих на птичьи гнезда, высоко держали кружевные зонтики. Прогуливался чиновник. Семенила монахиня в черном глухом платье. Пробежала девочка с обручем. Няня в пышном чепце держала ручку коляски, напоминающую ту, в которой Конкордия развозила по городу прокламации. Зорко проглядывала улицу. Нет, никого — улица свободна. На углу Большой Садовой и Пушкинской синел почтовый ящик. План созрел — опустить письмо, а там трамваем в Темерник... Давно пора подыскать надежную квартиру, обзавестись паспортом. Возьмет «мытый».