Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

Обыск результатов не дал. Конкордия радовалась. Накануне она долго спорила с Ястребовым: листовки за иконами, литература под половицами — все эти уловки известны полиции. А тайничок в сарае, засыпанный опилками и заложенный дровами, — дело надежное. С какой благодарностью глядела на нее хозяйка, понимая, что при отсутствии улик муж отделается легко.

Ротмистр интересовался только Конкордией. Рабочим он заявил, что верит в их добропорядочность, вот только следствию они должны помочь. Начал расспрашивать, тщательно занося ответы в протокол. Только никто не признался, что видел девушку раньше, что здесь происходило занятие кружка. Конкордия отказалась назвать свое имя, сказав, что забрела в домик случайно в поисках работы. Ротмистр, иронически осмотревшись по сторонам, бросил: «Конечно, в таком хозяйстве требуется экономка-мажордомша!» Конкордия спокойно продолжала объяснять: «Нет, зачем же? Хозяйка работает кухаркой у присяжного поверенного Александрова. Думала поговорить, может, поспособствует...» Женщина одобрительно кивала головой. Все присутствующие заявили, что собрались на именины хозяина. Кстати, это совпало с николиным днем. Все, кроме Салаты... Дело не в том, что он ее выдал. Конкордию арестовали бы и без показаний Салаты: жандармы знали, кто она. Но человеческая подлость всегда причиняла боль. Предал товарищей, друзей... Салата стоял особняком, будто прокаженный. Он рассказал все: о тайной сходке, которой руководила эта интеллигентка, о том, как оскорбительно и неуважительно отзывалась здесь о царе-батюшке. Ротмистр словно помолодел: рука его быстро бегала по бумаге. Он старался найти подтверждение у других, но те угрюмо молчали. Лишь хозяйка ругалась да стыдила доносчика. Ротмистр приказал выпроводить ее на улицу.

Конкордию отправили в жандармское управление, где без промедления ее принял полковник. Предъявили фото петербургского ареста, выписку из дела... По торжественности, с которой допрашивали, чувствовалось, что всему придают большое значение. Ее даже сносно кормили, на окне стоял глиняный кувшин с молоком: отпаивать на случай отравления.

Спать не пришлось. У волчка торчал надзиратель, в камеру каждый час заходил офицер. А потом вели через весь город к вокзалу. Девушка с трудом вытаскивала ноги из грязи. Сыпал липкий снег с дождем. Конец февраля для Екатеринослава — начало весны. С крыш валил густой пар, звенела весенняя капель. На улицах толпа. А она тащилась по мостовой, прижимая к груди узелок. Впереди жандарм на рыжей лошади, которая забрасывала Конкордию грязью. По бокам жандармы с шашками наголо. Трудно поспевать за их шагом, ноги проваливались в рыхлый снег.

Раз-два... Раз-два... Раз-два... Так шли жандармы, привыкшие к муштре. Раз-два... Раз-два... Так шла она.

На повороте Конкордия заметила адвоката Александрова. При виде процессии он быстро надел пенсне, лицо сделалось озабоченным. На мгновение глаза их встретились. Конкордия улыбнулась, благодарная ему за ту, первую встречу. Александров держал под руку девушку. «Дочь», — поняла Конкордия. В глазах девушки светилось восхищение. Она демонстративно поклонилась арестованной.

На вокзале ее устроили в комнату дежурного жандарма. К вагону проводили с осторожностью. Прошла сквозь строй черных мундиров, вызывая любопытные взгляды. Проследить за отправкой приехал сам полковник. В его поспешности уловила тревогу. Боялись каких-либо инцидентов, и все же инцидент произошел. Ястребов солидно стоял неподалеку от вагона. Конкордия с трудом заставила себя сохранить серьезность. Шляпа-котелок, щегольское полупальто — все это так мало подходило добродушному гиганту. Она старалась не глядеть на него. Как можно быть таким легкомысленным! Но все же внимание друзей ее тронуло. Забылся позорный путь по городу, наглый блеск шашек и это страшное: раз-два... раз-два... раз-два...

Ястребову удалось бросить ей букет первых фиалок. Кажется, жандармы даже успокоились: они ожидали бомбы, а тут фиалки! Ястребова увели, а измятый букет вернули ей. И вот теперь она прикладывает к разгоряченному лицу цветы. Друзья мои, товарищи!..

Поезд разрезал темноту. В желтом свете фонарей мелькали полустанки. На каждой станции их встречали жандармы. Тверь, окутанная молочным туманом, приняла неприветливо. Грязные сугробы на разъезженной мостовой, голые липы на Дворянской улице.

И опять Конкордию вели под конвоем жандармы. На Дворцовой площади били старинные часы. Двенадцать! Обычно в это время возвращалась из городской библиотеки Калерия. Только бы не встретить девочку, не испугать ее. Каково ей будет увидеть сестру, окруженную жандармами с шашками наголо!

Так и есть! На перекрестке у театральной тумбы стояла Калерия. Конкордия сразу узнала ее. Вот она отпрянула от тумбы и расширенными глазами глядит на приближающуюся процессию. Ветерок дергает пелерину, концы полосатого шарфа. Конкордия с тревогой всматривается в лицо сестры. Калерия сделала несколько нетвердых шагов, побледнела. Большие, как у матери, глаза потемнели от волнения. Она поднесла руку к губам, стараясь не закричать. Конкордия сжалась, словно хотела стать меньше, незаметнее, боялась окликнуть сестру, боялась не выдержать. «Бедная моя девочка, как много горя выпало на твою долю! Крепись, крепись!»

— Про-хо-ди! — пригрозил жандарм.

Калерия не вытирала слез. В грязи лежала папка с тетрадями — она даже не заметила, как обронила ее. Она тоже страшилась окликнуть сестру. Конкордия поравнялась с тумбой,

у которой замерла Калерия. Глаза ее потеплели в улыбке, да слегка вздрагивали губы. Жандармы маршировали по бокам. Раз-два, раз-два, раз-два... Ноги скользили по грязи. Раз-два, раз-два, раз-два...

Тверская губернская тюрьма была старой, прошлого столетия. Камера, куда поместили Конкордию, мало чем отличалась от екатеринославской одиночки. Сырая, мрачная. Окно, как иллюминатор, под сводчатым потолком за двойной решеткой. Койка привинчена к полу. Соломенный матрац и засаленное одеяло. Конкордию пытались переодеть в арестантское платье, но девушка заявила прокурору протест. Теперь знала порядки!

Тоскливо разглядывала она весеннюю синь за окном. Кажется, надолго — обвинение в политическом убийстве. В городе аресты. Уранов устраивал очные ставки, приводил рабочих-кружковцев. По их расстроенным лицам, по сочувственным взглядам понимала: признали. Один такой взгляд перехватил ротмистр. Подскочил к старому рабочему.

— Узнал? Она Вера, она же Конкордия Громова...

— Нет, такой не видел. У нас была другая барышня. — Старик низко ей поклонился.

Ротмистра взорвало.

— Ты чего, мерзавец, поклоны отвешиваешь?! Говоришь, не та, а сам кланяешься? Хочешь в каталажку за ложные сведения, старый черт?!