Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

Дрогнула калитка. Закутанная Калерия перепрыгивала через лужи. Конкордия распахнула дверь, поцеловала сестру. Свет в прихожей не зажигали, и на лице Калерии выделялись лишь черные дуги бровей да пухлый полудетский рот. Конкордия сжимала худенькие плечи, чувствуя, как все тело содрогается от рыданий. Поправила мокрые пряди волос, выбившиеся из-под шляпки. Калерия смущенно улыбнулась и торопливо стала рассказывать, что из вещей удалось ей принести. Робко протянула шитый бисером кошелек с деньгами. Оказывается, ее в парадном встретил Иннокентий Иннокентьевич, потребовал сказать, куда собралась в такое ненастье. Она отказалась отвечать, тогда он выдернул ключ из двери. Калерия, боясь опоздать, выложила правду. Шурин достал из кармана деньги, отдал их ей. Конкордию это растрогало. Понимала: ему без неприятностей не обойтись. Сестра просила адрес, по которому можно будет писать. Конкордия грустно рассмеялась: адреса она и сама не знала. Решили писать в Киев на имя знакомого студента Шипова, а тот уж будет эти письма пересылать по назначению.

Провожать себя на вокзал Конкордия не разрешила. Опасно. Чавкала грязь под копытами тощей клячи. Дождь хлестал. Сутулился извозчик в брезентовом плаще. Раскаты грома перемежались яркими вспышками молний. Конкордия вымокла до нитки, зонт не спасал. Надеялась, что в такую непогоду мало найдется охотников торчать на вокзале. По перрону торопливо пробегали пассажиры. Падал косой свет из окон вагонов, да в лужах дрожали зеленоватые круги станционных фонарей. Она поплотнее повязала голову платком и, разбрызгивая лужи, прошла к вагону второго класса.

По условленному адресу она написала сразу же. Вести доходили тревожные. Уранов проявил в поисках редкостную настойчивость, которой она не находила объяснения.

Калерия держится молодцом; а ее лишили права выезда из города, отдали на поруки Иннокентию Иннокентьевичу, фотографируют как преступницу. Почему-то гнев Уранова обрушился на нее.

И вот теперь пришло письмо:

«14 января. Уже два месяца, как мы ниоткуда не получаем писем, за исключением твоих последних, которые ты мне послала по последнему адресу. Когда Ин. Ин. спрашивал, почему не доставляют нам писем, то ему сказали, что они лежат в «бесовском учреждении» нераспечатанными, а когда их вскроют, то, пожалуй, найдут в каком-нибудь из них твой адрес, а ведь это самое печальное: тебя найдут. Если ты можешь, то сама, конечно, поразмысли, что тебе предпринять: оставаться в этом городе или уехать куда-нибудь. Я уж, право, не знаю. Когда будут распечатывать письма, наверное, позовут и меня. Но когда это будет — для меня неизвестно. Ты, Кона, пиши мне пока одной по адресу: Винный склад, такому-то, как и писала. На Ин. Ин. не посылай никаких известий... Деньги пересылаем тебе на имя Нины Вас. Зощенко, от нее ты и получишь. Последний мой адрес не опасен, можешь пока писать. Остаемся все здоровы, чего и тебе желаем. Пиши».

Конкордия задумалась. Закоптила лампа, запахло керосином. Фиолетовые язычки лизали стекло, оставляя широкие бархатистые полосы. Вздохнув, она распечатала книгу, пересланную из Твери. Нашла тринадцатую страницу, принесла чугун с кипящей водой, сняла крышку. В лицо ударила горячая волна. Осторожно подержала страницу над паром. Между строк выступила тайнопись. По размашистому почерку узнала руку Куделли.

Паша писала, что против Конкордии в Твери возбуждено дело по обвинению в политическом убийстве. Оказывается, в ночь ее отъезда убили Волнухина — кружковца, которого уличили в провокаторстве. И в этом убийстве подозревается она.

Уранов разослал особые циркуляры с описанием примет Конкордии. Объявлен всероссийский розыск. Даны телеграммы на пограничные пункты о ее незамедлительном аресте и препровождении по месту совершения преступления. Послан запрос в Иркутск и настоятельное требование о задержании... Выехал филер в Москву... Калерию допрашивали долго, с пристрастием. Полковник Уранов делает карьеру: политическое убийство! Интриган! Ему нужен громкий процесс...

Ходики, заскрипев, пробили восемь. Прокричала деревянная кукушка, выпрыгнув из игрушечного домика. Конкордия натянула поношенное пальто. Неподалеку в Чечеловке собирался кружок, она торопилась.

Буферные тарелки ударили переливчато. Вагон подпрыгнул, быстро застучали колеса. Слабо мерцала свеча в железном фонаре. Скрипели полки под грузными телами жандармов.

Жандармов было четверо. Двое сидели напротив Конкордии, опираясь на шашки. Ночное время поделили между собою: двое храпели, эти бодрствовали, не спуская с арестованной глаз. Унтер, крупный рябоватый мужчина, курил, стоя у окна. На остановках ревниво следил за всеми, кто подходил к купе.

Конкордию усадили в углу. Арестовали ее на Чечеловке в тот день, когда она получила письмо от Калерии. Арестовали по доносу провокатора. В домике железнодорожника Ястребова, где собирались кружковцы, снимал комнату Салата, рабочий. Был он молод, не обременен семьей, не задерган заботами, но всегда угрюм, озлоблен. Она не вступала с ним в разговоры, не разрешала себя провожать. Удерживало какое- то подсознательное чувство. Хозяин, косая сажень в плечах, встретил ее в тот вечер с обычной приветливостью. На столе шумел самовар, Салата бренчал на балалайке на случай появления нежданных гостей.

Конкордия, скромно одетая, походила на кухарку. Знала, что ее разыскивают, каждый раз прибегала к маскараду, когда отправлялась на занятие кружка. Из дома выходила в парадном жакете, отделанном белкой, и меховой шапочке. В руках саквояж, а в нем — потертый жакет с тесьмой, черный платок. Неторопливо шла по Пушкинской, заходила на конспиративную квартиру к зубному врачу. Там снимала модный костюм. Низко повязывала голову платком, напяливала потертый жакет и исчезала черным ходом. Кухарка, ищущая место... Однажды она столкнулась с филером, тот равнодушно отвернулся, не спуская глаз с заветной двери. Ждал! Товарищи советовали ей оставить кружки, но она не соглашалась. В тот вечер говорили о русско-японской войне. И вдруг в комнату ворвалась полиция.

Ротмистр усадил напротив Конкордии жандарма с револьвером и запретил двигаться. Обыск производили тщательно. Главное, что заботило ротмистра, — оружие. Девушку заставили положить руки на стол, заявив, что при первом резком движении будут стрелять. Ее принимали за террористку.

С грустью смотрела Конкордия, как бесчинствовали в уютном домике, срывали со стен вышитые коврики, разворошили кровать, швыряли на пол подушки. По комнате летал пух. На крашеные половицы длинной кочергой выгребали золу, осторожно перекидывали тлевшие угли. Железными крюками поднимали половицы. Черноглазая хозяйка только всплескивала руками, но муж останавливал ее. Ротмистр снял икону со стены. Икону перевернули, выломали заднюю крышку, а потом, разоренную и растерзанную, оставили на полу. Хозяин покрутил головой от такого святотатства. Да и на всех этот поступок произвел отвратительное впечатление: вот она, власть, которая твердит о божественном начале всех начал! Ротмистр спохватился, приказал повесить икону, но повесили ее криво, словно бросили на стену и она прилипла.