Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

— По-моему, все удачно складывается, — одобрил Аркадий Александрович. — Куда тебя отвести?.. Взгляни, в окнах гаснет свет. Может быть, ко мне?

— Невозможно, ты сам на птичьих правах, — отрезала Конкордия, опасаясь, что может стать причиной его ареста. — Не фантазируй — это совершенно исключается. К тому же у меня в ридикюле одних паспортов семь, а адресов — добрая дюжина.

Конкордия говорила с непривычной для нее поспешностью. Боялась, что муж заподозрит неправду. Ночевать-то ей было негде: время тревожное, найти квартиру сложно.

— Ну прощай, а то неудобно в чужой дом поздно вваливаться. — И, видя его нерешительность, добавила: — Иди, милый. Право же, все благополучно. Завтра после семи у Василия Блаженного.

Аркадий Александрович, подняв воротник пальто, зашагал к Сретенке. Она остановилась у серого здания почтамта и долго провожала его взглядом. Куда же идти ночевать? До одиннадцати часов пробудет на почтамте, просмотрит журналы, полистает газеты. Потом начнется уборка, будет коситься служитель, появится сонный жандарм с красной физиономией... Все это знакомо. Правда, на почтамте она старается бывать не более двух вечеров в неделю. А дальше? На вокзал, пожалуй, на Курский. Все на примете — залы ожидания вокзалов, почтамт, телеграф.

На почтамте безлюдно. Зевали за решетчатыми сетками дежурные телеграфисты, на широкой скамье прикорнул дворник с медной бляхой. Конкордия для отвода глаз написала длинное письмо на Херсонщину, полистала «Ниву». Служитель, тяжело переставляя ноги, притащил ящик с мокрыми опилками. Начиналась уборка. Конкордия опустила письмо и, столкнувшись с жандармом, вышла на Мясницкую.

Блуждать по сонной Москве не хотелось, да и устала отчаянно. На извозчике доехала до Арбатских ворот. По привычке оглянулась — переулок безлюден. От чугунного фонаря падал свет на дом с венецианскими окнами. Конкордия завернула во двор. Зеленели ажурные акации, кусты золотых шаров. Дворник, несмотря на теплый августовский вечер, спал в тулупе, закрыв лицо круглым воротником, и отчаянно храпел. Конкордия, боясь разбудить его, заторопилась в цветник. Остановилась у черного хода. В подвале, в пятом окне от угла, горел свет. Облегченно вздохнув, придерживаясь за стены, начала спускаться по крутой лестнице. Ступени шаткие, прогнившие. Сердито прошипев, отскочила кошка. В темноте светились зеленые глаза. Загромыхали ведра, на которые наткнулась Конкордия. Выругала себя за неосторожность. Заскрипела дверь, и появилась хрупкая женская фигурка. Конкордия сразу шагнула из темноты, зная, как томительны эти минуты неизвестности.

— Ольга Петровна, простите за поздний час, я с вокзала. В Москве проездом... Ваша матушка просила непременно повстречаться, — Конкордия говорила отрывисто, на случай неожиданных свидетелей.

Ольга Петровна, узнав ее по голосу, обрадовалась. Пригласила зайти.

Комната была низкая. С кровати поднялась испуганная хозяйка. За ней маленькая девочка. Русская печь, раскрашенная голубыми цветочками, перегораживала комнату.

— Спите. Это ко мне с родины, — успокоила хозяйку Ольга Петровна, поправляя лоскутное одеяло.

Она обошла печь, не выпуская руки Конкордии. Узкая доска на чурбаках заменяла кровать. Рядом самодельная тумбочка с книгами, на стене под марлей парадное платье.

— Вот мои апартаменты!

Конкордия покачала головой: не думала, что Ольга Петровна так плохо устроена. Да, этот угол жилищем не назовешь. Очевидно, Ольга Петровна догадалась о ее мыслях, обняла за талию, прижалась щекой. Конкордия улыбнулась. Как часто приходилось за последнее время бывать в богатых московских квартирах, но оттуда ее выпроваживали под любым предлогом. А здесь, за печкой, такой душевный прием.

— Извините меня, но некуда деться. Никто не пускает, а Антона боюсь подвести.

— Какие извинения! — удивилась Ольга Петровна. — Я очень счастлива, а то в суматохе и поговорить толком не успеваем.

Конкордия благодарно пожала ей руку. Огляделась, не зная, куда сесть.

— На кровать... Какие церемонии. Сейчас щи достану из печки. Хозяйка всегда для меня оставляет. Она славная, знает, что я нелегальная, живу без паспорта, и жалеет. Девочка у нее прелесть! Вот свершится революция, обязательно пойдет учиться. Видали, как печь расписана? Все она. Способная...

Конкордия засмеялась ее горячности. Ольга Петровна, не слушая возражения, полезла в печь за чугунком.

— Дала клятву, Наташа, в доме всегда для друзей иметь щи. Именно простые русские щи! Наваливайтесь, не стесняйтесь... Со мной однажды произошел случай. До этой квартиры долго скиталась без постоянного пристанища, носилась целые дни по буржуазным домам в поисках денег для партийной кассы. И что же? Угощают тебя кофе в китайских чашечках, воздушными меренгами на серебре, а я жрать хочу. Денег нет, угла нет — кошмар! Как-то судьба мне улыбнулась и послала комнату на несколько дней. Хозяйка — немка, чопорная, негостеприимная. Каждое утро приносила самовар и подглядывала, с чем чай пью. А пить было не с чем. Воду-то спустишь, чтобы не вызывать подозрения, чашку перевернешь, но есть хочется. С утра я плохо себя чувствовала. Вернулась от галошной фабрикантши, она обычно давала деньги на социал-демократические издания. Да, галошная фабрикантша... Приходилось переживать пренеприятные минуты. Широкая мраморная лестница, наверху встречает горничная в белых крахмальных оборках, презрительно принимает пальто, подбитое ветром. Чувствуешь себя прескверно... Одета плохо, впускают тебя из оригинальничанья. В то утро фабрикантша отказала: она разочаровалась в социал-демократии и занялась франкмасонством.

Конкордия прыснула. Залилась смехом и Ольга Петровна.

— Да, франкмасонством! Правда, назавтра повезло. Моего мужа, ветеринарного врача, пригласили на бойню. Случилась эпидемия — никто на документы не смотрел. Деньги, им заработанные, забрала сразу, а то бумагу для типографии не могли купить... Так вот про щи, — веселой скороговоркой продолжала Ольга Петровна. — Притопала я от галошной фабрикантши домой. Озноб, голова горячая, есть хочу, как сорок братьев-разбойников. В квартире пахнет щами и мясом. Повертелась на кухне: думаю, угостит. Нет, куда там, жадюга! Хозяйка вела пустой разговор, нарезая крупные ломти хлеба. Дождалась я, пока она уйдет, схватила ломоть и обмакнула в кипящие щи. Так вкусно показалось, что и передать трудно. Сжевала ломоть, взяла еще один и убежала к себе. Ем украдкой, а сама плачу. Что за чертовщина! Вот и поклялась всегда для друзей иметь щи...

Конкордия ела с удовольствием. Щи действительно сказочные: жирные, горячие, с большим куском мяса. В словах Ольги Петровны горькая правда. Зеликсон-Бобровская, известная в партийной среде как Ольга Петровна, была замужем за богатым человеком. Только муж, как и жена, ушел в революцию. Родные его занимали прекрасную квартиру на углу Смоленского бульвара. Там теперь явка, тщательно законспирированная. А сама Ольга Петровна снимала угол за печкой. Счастлива. Как бы удивилась, если бы ей сказали, что можно избрать другую дорогу! Другая жизнь — тление, а не горение...