Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

Санкт-Петербург — столица империи — жил своей обычной жизнью, почти не потревоженной войной. И то, что горели купеческие лабазы и боярские терема провинциальной Москвы, не такая уж большая беда для столичной знати.

Другое дело — Москва сейчас. Москва не только столица великой державы, не только политический и промышленный её центр, не только крупнейший узел транспортных магистралей. Москва — символ нового мира, надежда и слава человечества.

...Вошел Алексей Андреевич Лобачев:

— Еще не спите, Константин Константинович? Пора бы. Скоро рассвет.

— Да и у вас, я вижу, бессонница.

— Какой уж тут сон! Что будем делать?

Жуков прав. Прав, подтверждая телеграммой свою личную ответственность перед народом за судьбу Западного фронта.

— И я так думаю. Когда враг у стен Москвы, не время вступать в спор с командующим.

— Мы, Алексей Андреевич, должны точно и безоговорочно выполнить приказ. Без этого воевать нельзя. Приказано: ни шагу назад. Будем стоять насмерть. Кто прав — пусть после войны историки разберутся. — Рокоссовский встал: — Думаю сейчас в войска выехать. День будет жаркий.

— Я с вами, Константин Константинович.

***

Совсем недавно танковая бригада генерала Катукова стала 1-й гвардейской. Первой во всей Красной Армии! Став гвардейской, она и сражалась по-гвардейски. Взрывая снежную подмосковную целину, окутанные морозной дымкой танки гвардейцев броневым щитом, огнем и гусеницами разили врага. Сердца и моторы как бы слились в одну несокрушимую волю — не пустить гитлеровцев к столице.

Но есть, как видно, предел и для гвардейцев, и для их машин. Выбились из сил. Поредели ряды танковых подразделений. А те машины, что уцелели, нуждались в немедленном ремонте.

Генерал Катуков обратился к Военному совету армии с просьбой:

— Дайте нам хотя бы два дня для ремонта материальной части, для передышки. Только два дня!

Катуков был уверен, что командующий армией, прекрасно зная, в каком невыносимо тяжелом положении находится бригада, как она нуждается в этих двух днях, конечно, уважит просьбу. Ведь командующий такой внимательный, душевный, рассудительный...

Командарм Рокоссовский ответил на просьбу немедленно. Ответил решительно и ясно:

«Обстановка сейчас такая, что не приходится думать о передышках, формированиях и т. д. Сейчас ценность представляет каждый отдельный боец, если он вооружен.

Деритесь до последнего танка и красноармейца. Этого сейчас требует обстановка.

Налаживайте все в процессе боя и походов.

26.XI.41 г.

Рокоссовский».

Было от чего схватиться за голову. Как Рокоссовский не понимает, что передышка бригаде необходима, нужна до зарезу...

Но недаром Катуков старый воин. Недаром он гвардеец. Не умом, а сердцем понял: прав командующий! Обстановка чрезвычайная, гитлеровцы чуть ли не в пригородах Москвы. О каком ремонте, о каком отдыхе можно теперь говорить!

Снова повел в контратаки своих гвардейцев генерал Катуков. В короткие минуты между боями танкисты собственными силами (вернее, из последних сил!) ремонтировали машины, перевязывали раны и сражались так, как потребовал от них Рокоссовский — до последнего танка, до последнего бойца.

И на своем участке, как и все рядом сражавшиеся защитники Москвы, врага в столицу не пустили.

Поганя морозную красоту подмосковных заснеженных полей, чадя сизым вонючим дымом, подминая чешуйчатыми гусеницами тоненькие березки и елочки, к Клину рвались немецкие танки.

Шесть вражеских дивизий, ломая сопротивление наших обессиленных, измотанных частей, прорывались к нам в тыл на стыке двух армий — 30-й и 16-й. Две дивизии 30-й армии: 107-я (триста бойцов) и 58-я танковая (ни одного танка) — отброшены.

Судьба Клина предрешена.

По распоряжению командующего Западным фронтом Г. К. Жукова генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский выехал в Клин.

Может быть, еще можно что-нибудь сделать?

...Когда до войны ему приходилось бывать на концертах или в опере, он чувствовал себя околдованным музыкой Чайковского. Особенно любил его романс:

Проезжая теперь в машине по горящему, обезлюдевшему, развороченному снарядами и бомбами Клину, он горько сетовал: почему именно на его долю выпала жестокая необходимость отдавать на растерзание врагу некогда тихий, мирный, задумчивый подмосковный городок и провинциально-уютный домик, где жил Петр Ильич Чайковский?

Оборонявшие Клин войска уже покидали город. При условии что немцы уже заняли Солнечногорск и нависали над Клином с севера, удержать его не было возможности.

Надо доложить о создавшемся положении штабу фронта. Но как доложить? С ним только две штабные машины да несколько офицеров. КП штаба армии, узел связи под Льялово. В городе, верно, нет ни одной части, откуда можно было бы поговорить с начальником штаба фронта генералом В. Д. Соколовским.

Мелькнула мысль: а не уцелел ли городской телеграф?

С трудом нашли в ночном полуразрушенном городе здание почты. Оно почти не повреждено, если не считать выбитых окон и сорванной крыши.

И чудо! В одной из комнат стоит неведомо как сохранившийся аппарат Бодо и при нем не покинувшая свой пост перепуганная заплаканная телеграфистка.

Дрожащими, непослушными пальцами девушка начала колдовать над своим аппаратом. Она да и командиры, окружавшие ее, в том числе высокий красивый генерал, понимали, что затея эта почти безнадежна. Каждую минуту к зданию почты могут подползти немецкие танки. Какой уж тут Бодо!

Но совершилось второе чудо. Телеграфистке удалось соединиться со штабом Западного фронта. Как раз в это время артиллерийский снаряд с нарастающим воем и грохотом ударил в здание почты, разворотил добрую его часть, запорошил штукатуркой и кирпичной пылью и командарма Рокоссовского, и члена Военного совета армии Лобачева, и командиров, их сопровождающих, и телеграфистку, и ее аппарат Бодо.

Сколько чудес может произойти на протяжении, скажем, десяти минут? По крайней мере три. Аппарат Бодо продолжал работать, и телеграфистка, оглушенная, мало что понимающая, принимала приказ, адресованный Рокоссовскому: «Организуйте защиту города до конца, сосредоточьте все внимание на организации отпора врагу на флангах и только в крайнем случае отойдите».

Рокоссовский огляделся. Полуразрушенный дом. Горящий город. Немецкие танки уже на его окраине. Это и есть тот крайний случай, о котором говорит телеграмма штаба фронта.

Стучит все еще работающий аппарат. Рокоссовский передал: «По зданию, откуда говорим, ударил снаряд. Идем принимать меры. До свидания».

В тяжелой обстановке, полной опасностей и смертельных угроз, под жестоким огнем врага уместней, пожалуй, прозвучало бы здесь не «до свидания», а «прощайте».