Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

Он думал о том, что в эти тяжелейшие годы многие советские люди строили на свой трудовые сбережения танки, самоходки, самолеты... Благородны их патриотические дела, велика помощь фронту.

Танк танком и пушка пушкой. Но не менее дорог солдату-фронтовику и полученный из тыла простенький кисет со старательно вышитой цветными нитками надписью: «Возвращайтесь, родные, с победой!»

Такой кисет всегда с солдатом: и в бою, и на отдыхе, в ночном поиске и на койке медсанбата. От него теплей на сердце.

Рокоссовский курил папиросы «Казбек». Держал их в портсигаре. В бесконечных разъездах да в походных ночлегах слишком уж мнутся картонные коробки.

Но кисет все же у него был. Бойцовский. Подарок ивановских ткачих. Носил его на всякий случай. А может быть, и по старой солдатской привычке.

Ефрейтор Галина Щукова, боец третьей роты участка военно-автомобильной дороги, стояла со своими флажками на перекрестке двух улиц в немецком городе Дейч-Эйлау.

Дейч-Эйлау — первый немецкий город, куда сегодня утром с боем ворвалась наша дивизия.

Если попытаться одним словом определить сумятицу чувств, охвативших душу юной Галины с вступлением на немецкую землю, то это можно назвать вдохновением. Все ликовало в Галине. Стоя на посту, быстро и четко наводя порядок на своем участке дороги, она словно светилась радостью.

Она на немецкой земле! Она дошла до Германии! Есть правда на свете!

Город горел. В извилистых каменных улицах рушились дома, откуда-то била немецкая артиллерия, и над головой рвали дымный воздух тяжелые снаряды. Недолет. Перелет.

Высоко в пустое небо взвивались огненные змеи. Черные клубы дыма сердито клокотали, словно кипели в чудовищном котле.

Глядя, как горит немецкий город, Галя вспоминала другой город, другую ночь.

...Закончился первый месяц войны. Она, вчерашняя школьница, с подругами дежурила на крыше пятиэтажного дома на Ново-Басманной улице в Москве. Летний июльский вечер опустился на столицу. Хотя за весь первый месяц войны ни один вражеский самолет не прорвался к Москве, воздушные тревоги объявлялись часто и ночью, и даже днем. На каждом доме по ночам дежурили жители — на всякий случай!

В тот июльский вечер темный город — как его изменила светомаскировка! — готовился ко сну: уходили в парки трамваи и троллейбусы, спешили восвояси прохожие.

Было десять с небольшим, когда из репродукторов понеслось уже привычное: «Граждане, воздушная тревога!»

Сразу же ожесточенно загрохотали зенитки, заметались по небу белые исполинские мечи прожекторов, завыли, застонали, захлебываясь от перегрузки, авиационные моторы: немецкие самолеты долетели до Москвы.

Гудело небо, дрожала и гудела земля. То в одном, то в другом конце Москвы вспыхивали пожары.

И она, худенькая девчонка, забившись в темный угол на чердаке, плакала от страха, от мысли, что горит город, где ее детский сад, ее школа, ее пионерский отряд, что на родной город падают фашистские бомбы.

...Теперь, стоя на перекрестке улиц в горящем немецком городе Дейч-Эйлау, Галя вспоминала ту далекую июльскую ночь, те слезы...

По узкой улице среди горящих домов шли тридцатьчетверки. Освещенные багровым пламенем, танки грозно ворочали орудийными жерлами, нетерпеливо ревели двигателями.

Неожиданно Галя увидела, что среди танков, орудий, слоноподобных «студебеккеров», направляясь к пристрелянному немцами выезду из города, петляет черная длинная легковая машина.

«Командирская. Среди этой кутерьмы и раздавить могут. Да и выезжать из города не следует — выезд обстреливают», — подумала Галя и бросилась к машине. Открыла дверцу. Рядом с шофером сидел высокий командир. В машине было темно, и его звания она не разобрала.

— Товарищ офицер! — стараясь перекричать грохот танковых двигателей и лязг гусениц, обратилась она к командиру. — Выезд из города по этому направлению пристрелян немецкими артиллеристами. Сейчас как раз там налет. Слышите? Лучше обождать. Опасно!

Высокий командир вышел из машины. Приветливо посмотрел на девушку в шинели, туго перепоясанной ремнем, в солдатской шапке-ушанке, чуть сдвинутой набекрень. Глаза командира смотрели на Галю по-отечески.

— Обождем, если вы утверждаете, что там опасно, — улыбнулся он регулировщице. — Закурить можно?

(Вспомнил, как ночью в затемненном Киеве летом сорок первого года он закурил на Крещатике и со всех сторон на него зашикали; «Потуши!», «С ума сошел!»,

«Нарушаешь светомаскировку!». Была и такая сверхбдительность!)

— Курите, курите, товарищ командир, — смутилась Галя. Подумала: «Надо было сказать «товарищ генерал». Верно, новый командир дивизии или даже корпуса?»

Высокий командир достал папиросы. Спросил:

— Давно на фронте?

— От Москвы иду, товарищ генерал.

— Значит, мы с вами старые попутчики. Тоже от Москвы.

Командир хотел что-то еще сказать, но движение на перекрестке снова застопорилось, и Галя бросилась в самую гущу танков, автомашин, орудий.

В отблесках пожарищ, в перекрещении снопов внезапно вспыхивающих и гаснущих фар, припорошенная колючими звездами снега, она металась на перекрестке и флажками, строго сведенными бровями, а порой и просто крепким мужским словом наводила порядок. Вскакивала на подножки машин, поднимала флажок перед самой щелью механика-водителя танка, и в ее глазах, в лице, во всей фигуре было столько покоряющей воли, что самые лихие водители нажимали на тормоза и чертыхавшиеся закопченные танкисты со скрежетом останавливали свои пышущие жаром чудовища.

Когда регулировщица по только ей известным приметам убедилась, что огневой налет немцев на пристрелянный выезд из города прекращается, она подошла к высокому командиру, внимательно и терпеливо наблюдавшему за ее беспокойной работой.

Доложила:

— Товарищ генерал! Можно ехать, спокойней стало!

Командир бросил в снег недокуренную папиросу:

— Хорошо работаете, товарищ ефрейтор! Благодарю! Желаю успеха!

Машина рванулась и ушла вперед, к передовой, туда, где неусыпно гремел, выл, рычал и злобствовал бой.

Через шесть часов Галина Щукова снова была на своем посту. Обожженный город теперь, при дневном свете, был грязным, жалким. Еще недавно такая бойкая, забитая танками, самоходками, грузовиками дорога теперь опустела — так быстро шагал вперед фронт. Только размятый гусеницами и колесами перекресток еще хранил следы сумасшедшей ночи.

На шоссе со стороны передовой показалась машина. Галя сразу узнала её: черная, с тремя фарами. Она быстро взмахнула флажком, указывая, что путь свободен. Но шофер резко затормозил. Открылась дверца, и рука в перчатке поманила ее. Галя подскочила и, приложив руку к ушанке, доложила: