Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

— А кто интересуется сеньором де Бельерой?

— Моя госпожа, — ответила Аледис, — она приехала за ним из Наварклеса.

Парень, высокий и худой как шест, пристально посмотрел на груди проститутки, протянул правую руку и стал ею взвешивать одну грудь.

— А что за интерес у твоей сеньоры к этому дворянину?

Аледис терпела, не двигаясь и заставляя себя улыбаться.

— Откуда мне знать?

Парень стал мять ее грудь с силой.

Аледис приблизилась к нему вплотную и врезала нахалу между ног!

Ойкнув, тот согнулся от боли.

— И все же, — нежно произнесла она, — если они здесь, может, мне придется спать этой ночью в саду, пока моя госпожа… — Аледис не договорила и погладила юношу в том месте, куда нанесла удар.

— Сегодня утром, — замямлил он, — приехали двое кабальеро и спросили о ночлеге.

«На этот раз нашла», — подумала Аледис и облегченно вздохнула. Она уже развернулась, чтобы уйти, но…

Почему нет?

Уже столько времени у нее не было возможности ощущать на себе молодое тело, неопытное, движимое только страстью…

Аледис затолкала его в небольшой сарайчик.

В первый раз парень даже не успел снять штаны, а женщина уже спешила насладиться юным пылом разгоряченного любовника. Когда Аледис поднялась, чтобы одеться, парень оставался лежать на земле, тяжело дыша, вперив взгляд в потолок сарайчика.

— Если мы снова увидимся, — предупредила Аледис, — что бы там ни было, ты меня не знаешь, понял?

Аледис пришлось настойчиво повторить дважды, прежде чем он дал обещание.

— Вы будете моими дочерьми, — сказала она Терезе и Эулалии, отдав им одежду, которую только что купила. — Я недавно овдовела, и сейчас мы едем в Жирону, где, как мы надеемся, нас приютит мой брат. У нас нет средств, ваш отец был простым мастером… дубильщиком из Таррагоны.

— Но для недавно овдовевшей и оставшейся без средств женщины ты слишком веселая, — вставила Эулалия, снимая с себя зеленое платье и подмигивая Терезе.

— Конечно, — подтвердила та, — ты не должна выглядеть такой довольной и жизнерадостной. Похоже на то, что ты только что…

— Не беспокойтесь, — перебила их Аледис, — когда возникнет необходимость, я постараюсь изобразить горе и буду выглядеть, как и подобает несчастной вдове.

— А пока нет необходимости, — настаивала Тереза, — ты не могла бы забыть о том, что ты вдова, и рассказать о причине твоего веселья?

Обе девушки засмеялись.

Спрятавшись в кустарнике на склоне горы Монжуик, они стали переодеваться.

Аледис смотрела на их обнаженные тела, совершенные и чувственные.

Молодость…

На миг она вспомнила себя, на этом же месте, много лет тому назад…

— Ой! — взвизгнула Эулалия. — Она же… царапает кожу!

Аледис очнулась, вернувшись к действительности, и увидела Эулалию, приложившую к своему телу длинную выцветшую рубашку, которая доходила ей до щиколоток.

— Сироты мастера-дубильщика не ходят в шелках.

— Но… это? — пожаловалась Эулалия, брезгливо берясь двумя пальчиками за подол рубашки.

— Это нормально, — твердо произнесла Аледис. — Просто вы об этом уже напрочь забыли.

Аледис показала им два узла с блеклой одеждой, такой же просторной, как и рубахи. Они подошли, чтобы взять их.

— А это что? — спросила Тереза.

— Альфарды, они нужны для…

— Нет. Ты ведь не собираешься…

— Порядочные женщины сиськи не выставляют.

Обе собрались протестовать, но Аледис и не думала идти на уступки.

— Сначала грудь, — приказала она, — потом рубашки и сверху — туники. И скажите спасибо, — добавила она, строго глядя на девушек, — что я купила вам рубашки, а не власяницы. Возможно, вам бы не помешало поносить их для покаяния…

Девушкам пришлось помочь друг другу надеть альфарды.

— Я полагала, что ты хотела, чтобы мы соблазнили тех кабальеро, — сказала ей Эулалия, пока Аледис натягивала альфарду на свою пышную грудь, — не понимаю, как с этим…

— Положись на меня, — ответила ей Аледис. — Туники почти белые, символ девственности. Эти канальи не упустят возможности переспать с двумя девственницами. Вы ничего о мужчинах не знаете, — заявила Аледис, пока они заканчивали одеваться. — Не стройте из себя кокеток или беспечных особ. Отказывайтесь постоянно. Отвергайте их столько раз, сколько понадобится.

— А если мы отвергнем их — и они откажутся?

Аледис подняла брови, с удивлением взглянув на Терезу.

— Наивная, — сказала она ей, улыбаясь. — Единственное, чего вам нужно добиться, — это напоить их! Вино сделает все остальное. Пока вы будете с ними, они не откажутся. Уверяю вас! С другой стороны, учтите, что Франсеску арестовали по приказу Церкви, а не по приказу викария или судьи. Ведите разговоры вокруг религиозных тем…

Обе посмотрели на нее с изумлением.

— Религиозных? — воскликнули девушки в один голос.

— Я понимаю, что вы не очень в этом разбираетесь, но попробуйте напрячь воображение. Думаю, тут что-то есть от обвинений в нечистой силе… Когда меня вышвырнули из дворца, они кричали, что я ведьма.

Несколько часов спустя солдаты, охранявшие ворота Трентаклаус, впустили в город женщину, одетую в черное; ее волосы были собраны в тугой узел. При ней находились две ее дочери, облаченные почти во все белое, в простых сандалиях на ногах. Их тела были тщательно скрыты под одеждой, прически — самые скромные, на лице — никакой краски. Девушки шли с опущенной головой и смотрели на пятки «матери», как им приказала Аледис.

Дверь камеры внезапно открылась.

Это был неурочный час; солнце еще недостаточно опустилось, и свет с трудом пробивался сквозь маленькое зарешеченное окошко. Убожество, царившее вокруг, казалось, противостояло солнечным лучам, и свет, поглощаемый пылью и зловонными парами от испражнений заключенных, рассеивался в полумраке камеры.

Арнау услышал бряцание цепей, которое прекратилось, как только охранник вошел с новым заключенным.

Послышался облегченный вздох: ни за кем из них не пришли.

Еще один, вернее, одна.

Арнау посмотрел на старуху, стоявшую в дверях. Какой грех совершила эта бедная женщина?

Охранник втолкнул новую жертву внутрь камеры.

Женщина упала на пол.

— Вставай, ведьма! — послышался окрик.

Но та не сдвинулась с места.

Охранник дважды пнул ногой тело, лежавшее у его ног. Эхо от двух глухих ударов звучало в течение нескольких секунд.

— Я сказал тебе: встать!

Арнау заметил, как тени попытались слиться со стенами, которые их окружали.

Это были те же крики, тот же командный тон, тот же голос!

С момента своего ареста он несколько раз слышал этот голос, гремящий по ту сторону двери, когда с какого-нибудь заключенного снимали оковы. Он видел, что даже тогда тени сжимались от страха перед пытками. Сначала был голос, крик, а через несколько мгновений душераздирающие вопли мученика.