Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

— Я знаю, — ответила старуха и, прежде чем Аледис успела спросить, продолжила: — Он здесь.

Аледис посмотрела в другой конец огромного подземелья и разглядела фигуру мужчины, который смотрел на них.

— Как?..

— Послушайте! — раздался громкий голос, и Аледис снова посмотрела в его сторону. — Я хочу поговорить с вами. Я — Арнау Эстаньол.

— Что происходит, Франсеска?

— С тех пор как меня сюда посадили, он все время спрашивает, почему охранник сказал ему, что я — его мать. Это настоящая пытка.

— И что ты ему сказала?

— Ничего.

— Послушайте! — снова позвал ее Арнау.

На этот раз Аледис не повернулась.

— Инквизиция хочет доказать, что Арнау — сын ведьмы, — сказала она, наклоняясь к Франсеске.

— Поговорите со мной, пожалуйста, — продолжал просить Арнау.

Аледис почувствовала, как руки Франсески сжали ее предплечья. Старуха жалобно вздохнула, когда эхо мольбы Арнау вновь разнеслось по камере.

— Ты не скажешь ему? — шепотом спросила Аледис.

— Никто не должен знать, что Арнау — мой сын. Ты меня слышишь, Аледис? Если я не допустила этого до сих пор, я тем более не признаюсь сейчас, когда инквизиция… Только ты это знаешь, девочка.

Голос старухи, несмотря на ее слабость, звучал твердо.

— Жауме де Бельера…

— Пожалуйста! — послышалось снова из угла, где стоял Арнау.

Аледис повернулась к нему; слезы не позволяли ей видеть его, но она даже не пыталась вытирать их.

— Только ты, Аледис, — настаивала Франсеска. — Поклянись мне, что никогда никому не скажешь.

— Но сеньор де Бельера…

— Никто не сможет доказать, что Арнау — мой сын. Поклянись мне, Аледис.

— Тебя будут пытать.

— Больше, чем это сделала жизнь? Больше, чем это делает молчание, которое я должна хранить, несмотря на мольбы Арнау? Поклянись!

Глаза старухи блестели в темноте.

— Клянусь.

Аледис обняла ее. Впервые за многие годы она заметила, какой хрупкой была Франсеска.

— Нет… я не хочу оставлять тебя здесь, — сказала она и заплакала. — Что с тобой будет?

— Обо мне не беспокойся, — тихо произнесла старуха. — Я буду терпеть, пока не смогу убедить их, что Арнау не имеет ко мне никакого отношения.

Франсеске пришлось отдышаться, прежде чем она смогла продолжить:

— Достаточно того, что Бельера-старший разбил мою жизнь, я не позволю, чтобы его сын сделал то же самое с жизнью Арнау.

Аледис поцеловала Франсеску и некоторое время не отрывала своих губ от ее щеки.

Когда она встала, Арнау вновь обратился к ней:

— Послушайте меня!

Взгляд Аледис затуманился.

— Не подходи к нему, — попросила Франсеска, сидевшая на полу.

— Я прошу вас…

— Ты не выдержишь, Аледис! Ты мне поклялась.

Арнау и Аледис стояли друг против друга.

Две фигуры в темноте мрачного подземелья.

Слезы Аледис, стекая по лицу, блестели в полумраке…

Арнау в отчаянии сполз по стене, когда увидел, что незнакомка направилась к двери камеры.

Тем же утром женщина на муле прибыла в Барселону, въехав в ворота Сант-Даниэл. За ней следовал доминиканец, который даже не смотрел на солдат и еле-еле переставлял ноги. Они прошли через весь город до дворца епископа, не сказав друг другу ни слова.

— Брат Жоан? — спросил его солдат, который стоял на страже у входа. Мертвенно-бледное лицо доминиканца поразило его, и он снова обратился к нему: — Брат Жоан?

Монах устало кивнул.

— Главный инквизитор приказал привести вас к нему.

Солдат позвал охрану, и несколько его товарищей повели Жоана к Николау Эймерику.

Женщина даже не сошла с мула.

Сахат ворвался на склад старого торговца, который находился в Пизе, недалеко от порта, на берегу Арно. Несколько служащих и учеников хотели поприветствовать его, но он не обратил на них внимания.

— Где ваш хозяин? — спросил он, бросив взгляд на сложенные штабелями товары.

После недолгих поисков он нашел его в дальней части здания. Торговец склонился над несколькими рулонами ткани.

— Что-то случилось, Филиппо?

Старик с трудом выпрямился и повернулся к Сахату.

— Вчера прибыл корабль, идущий на Марсель.

— Знаю. Ну и что?

Филиппо посмотрел на Сахата.

Сколько ему лет? Ясно, что уже немолодой.

Как всегда, мавр был хорошо одет, но без излишнего шика, как многие другие, которые были менее состоятельными, чем он.

Что должно было произойти между ним и Арнау?

Сахат никогда об этом не рассказывал. Филиппо вспомнил, как раб прибыл из Каталонии с письмом об освобождении и с приказом от Арнау заплатить ему…

— Филиппо!

Громкий голос Сахата прервал его размышления, но только на некоторое время. Он рассеянно посмотрел на мавра и вновь погрузился в свои мысли, словно замечтавшийся юноша. Все подталкивало его к этому решению…

— Филиппо, прошу тебя!

— Конечно, конечно. Ты прав. Прости.

Старик подошел к Сахату и взял его под руку.

— Ты прав, прав. Помоги мне, пойдем ко мне в кабинет.

В деловом мире Пизы не многие коммерсанты могли похвастаться доверием Филиппо Тешио, благодаря которому перед человеком открывалось больше дверей, чем это могли сделать тысячи золотых флоринов.

Идя под руку с Сахатом, богатый торговец демонстрировал свою расположенность к этому человеку. Но Сахата, похоже, сейчас заботило другое.

— Филиппо, пожалуйста…

Старик легонько потянул его за собой.

— Новости… Плохие новости. Арнау… — с грустью произнес он и тяжело вздохнул. — Его арестовала инквизиция.

Сахат молчал.

— Причины довольно неясные, — продолжал Филиппо. — Его служащие стали продавать требования, что свидетельствует о крайне неблагополучном положении Арнау… — Он на секунду замолчал. — Впрочем, это всего лишь обычные слухи, возможно злонамеренные. Садись, — предложил он, когда они пришли в ту часть склада, которую Филиппо называл кабинетом.

Здесь стоял простой стол, возвышающийся над помостом, за которым он сидел, контролируя троих служащих, которые делали записи в огромных торговых книгах, и одновременно следил за учетчиком, ходившим по складу.

Филиппо вздохнул, опускаясь на стул.

— И это еще не все, — добавил он.

Сахат, сидевший напротив торговца, даже не шелохнулся.

— В эту Пасху, — продолжил Филиппо, — жители Барселоны пошли в еврейский квартал. Они обвиняли евреев в осквернении гостии. В результате — огромный штраф и трое казненных…

Старик заметил, как у Сахата задрожала нижняя губа, и с грустью произнес лишь одно слово:

— Хасдай.

Филиппо отвел взгляд в сторону, давая Сахату прийти в себя. Глаза мавра увлажнились, дыхание стало прерывистым. Когда торговец снова повернулся к нему, губы Сахата были крепко сжаты, но он все еще тяжело дышал, вытирая глаза.