Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

На море стоял штиль.

Сто двадцать гребцов налегали на весла, и галера уверенно шла вперед.

«У меня не хватило мужества, — признавался Жусеф в своем письме после того, как объяснил ситуацию, спровоцированную реальным или вымышленным воровством гостии, — убежать из еврейского квартала и быть с отцом в его последние минуты. Думаю, он это понимает, где бы он ни был сейчас».

Сахат, находясь на носу галеры, поднял взгляд к горизонту.

«У тебя и твоих близких достаточно мужества, чтобы жить в христианском городе», — сказал он сам себе.

Мавр прочитал письмо несколько раз.

«Ракель не хотела бежать, но мы ее убедили», — писал Жусеф. Сахат пропустил остальную часть письма, уже не раз читанного прежде, и сразу перешел к его финалу:

«Вчера инквизиция арестовала Арнау, а сегодня мне удалось выяснить через одного еврея, который состоит при дворе епископа, что на него донесла его супруга Элионор, сообщив о его связи с евреями. Поскольку инквизиция требует двух свидетелей, чтобы поверить доносу, Элионор призвала нескольких священников из церкви Святой Марии у Моря, которые, по-видимому, присутствовали при их ссоре. Судя по всему, слова, произнесенные Арнау, могут считаться святотатством, а значит, в полной мере подтверждают донос Элионор.

Дело достаточно сложное. Арнау очень богат, и в его имуществе заинтересована инквизиция. К тому же дело находится в руках такого человека, как Николау Эймерик».

Сахат вспомнил надменного инквизитора, который получил эту должность за шесть лет до того, как он уехал из графства. Он видел его на всех религиозных праздниках, куда вынужден был сопровождать Арнау.

«С тех пор как ты уехал, у Эймерика становилось все больше и больше власти. Сейчас он не боится даже самого короля. Вот уже несколько лет, как король не платит подати Папе за то, что Урбан IV предложил Сардинию сеньору де Арбореа, вожаку восстания против каталонцев. После долгой войны с Кастилией начинает бурлить и корсиканская знать. Всем этим воспользовался Эймерик, который подчиняется непосредственно Папе, а потому на равных говорит с королем. Он стремится к тому, чтобы инквизиция распространила свою власть над евреями и прочими нехристианскими общинами. Боже, избавь нас от этого!

Король, владелец всех еврейских общин Каталонии, категорически противится этому. Однако Эймерик продолжает настаивать на этом перед Папой, который не очень-то расположен защищать интересы нашего монарха.

Помимо желания вмешаться в еврейский вопрос против воли короля, Эймерик осмелился объявить еретическими труды каталонского теолога Раймунда Льюля. Вот уже свыше полувека доктрины Льюля почитаются Каталонской церковью, и король усадил за работу юристов и философов, чтобы те обосновали правильность его учений и защитили их, поскольку он воспринял это дело как личное обвинение со стороны инквизиции.

Мне представляется, что Эймерик намерен превратить процесс против Арнау, барона Каталонии и морского консула, в новое столкновение с королем, чтобы еще больше укрепить свое положение и добыть целое состояние для инквизиции. Насколько я понял, Эймерик уже написал папе Урбану, что удержит королевскую долю в имуществе Арнау, чтобы покрыть те подати, которые задолжал ему Педро IV. Таким образом инквизитор отомстит королю через одного из представителей каталонской знати и упрочит свое положение перед Папой.

Я думаю, что положение Арнау очень шаткое, если не безнадежное. Его брат Жоан — инквизитор, причем достаточно жестокий; его жена Элионор сама же на него и донесла; мой отец умер, а мы, исходя из обвинения в связях с евреями и для нашего же блага, не должны показывать, как высоко мы ценим Арнау. У него остался только ты».

Так заканчивал свое письмо Жусеф.

«У него остался только ты», — повторил про себя Сахат и вложил письмо в сундучок, в котором хранил всю переписку с Хасдаем за последние пять лет.

Всматриваясь в морскую даль, мавр почти беззвучно прошептал:

— Налегайте на весла, марсельцы, у него остался только я…

Эулалия и Тереза вышли из-за стола по знаку Аледис.

Жоан сделал то же самое; Мар как будто и не заметила его ухода.

— Почему ты с ним так обращаешься? — спросила Аледис, когда они остались вдвоем на первом этаже; было тихо, слышалось лишь потрескивание почти сгоревших дров.

Мар молчала.

— Он ведь его брат…

— Этот монах не заслуживает лучшего обращения.

Мар не подняла глаз.

Она сидела, уставившись в стол, и ковыряла торчавшую в доске щепку.

«Она очень привлекательная», — подумала Аледис.

Блестящие волосы молодой женщины волной спадали на плечи. Черты лица — пухлые губы, высокие скулы, выдающийся подбородок и прямой нос — были красиво очерчены. Аледис также отметила, что у нее великолепные белые зубы. Во время их пути из дворца в таверну она не могла оторвать глаз от крепкого и ладно скроенного тела Мар. Но ее руки ничем не отличались от рук простой крестьянки — такие же шершавые и мозолистые…

Мар оставила в покое щепку и перевела взгляд на Аледис, которая застыла, откровенно разглядывая ее.

— Это длинная история, — призналась она.

— Не переживай, у меня есть время, — сказала Аледис.

Мар усмехнулась и на некоторое время задумалась.

А почему бы ей и не поведать этой Аледис свою историю? Вот уже несколько лет она не разговаривала с женщинами. Долгое время, замкнувшись в себе, она работала не покладая рук на неблагодарных землях, чтобы колосья и солнце поняли ее позор и сжалились над ней…

Почему нет?

Аледис казалась ей доброй женщиной.

— Мои родители умерли во время чумы, когда я была еще ребенком, — начала рассказывать Мар.

Она не скупилась на подробности.

Аледис вздрогнула, когда Мар заговорила о любви, которую она почувствовала на пустыре у замка Монбуи. «Я тебя понимаю, — чуть было не призналась она, — я тоже…»

Арнау, Арнау, Арнау — каждое пятое слово у Мар было «Арнау».

Аледис вспомнила морской бриз, ласкающий ее молодое тело, вспомнила, как встречи с юным Арнау распаляли в ней желание. Рассказывая историю своего похищения и замужества, Мар неожиданно расплакалась.

Аледис взяла ее за руку и легонько пожала.

— Спасибо, — с благодарностью произнесла Мар, проглотив комок, подступивший к горлу.

— У тебя есть дети? — мягко спросила Аледис, когда та успокоилась.

— Был… сын, — ответила Мар. — Новорожденный умер четыре года назад, во время эпидемии чумы, которая тогда свирепствовала. Отец не видел ребенка. Он даже не знал, что я была беременна. Он погиб в Калатаюде, защищая короля, который, вместо того чтобы командовать войсками, отправился из Валенсии в Руссильон спасать свою семью от новой вспышки чумы.