Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

Появление человека в черном, занятого описью имущества, отвлекло внимание Арнау. Монах-доминиканец бросил перо и молча уставился на него. Люди тоже примолкли, пока Арнау пытался узнать эти глаза.

И он их вспомнил: пронизывающий взгляд монаха, сидевшего во время допросов рядом с епископом.

— Стервятники, — процедил Арнау сквозь зубы.

Это было его имущество, его прошлое, его радость и огорчения… У него и в мыслях не было, что когда-нибудь он увидит ограбление собственного дома!

Арнау никогда не придавал особого значения вещам, окружавшим его, но теперь осознал, что среди них прошла вся его жизнь.

Мар почувствовала, как от волнения рука Арнау стала влажной.

Кто-то, стоящий за спиной монаха, шикнул на него; солдаты сразу же побросали вещи и обнажили мечи. Еще трое солдат вышли из дома, тоже с оружием в руках.

— Они не допустят еще одного унижения от народа Барселоны, — тихо сказал Гильем, уводя за собой Арнау и Мар.

Солдаты выстроились перед кучкой любопытных, и те мгновенно разбежались в разные стороны.

Арнау позволил Гильему себя увести, но еще долго оглядывался, не в силах оторвать взгляд от нагруженной телеги.

Поспешно обогнув церковь Святой Марии, они добрались до площади Борн, а оттуда явились в свой новый дом.

Новость о возвращении Арнау облетела весь город.

Первыми явились миссаджи из консульства. Офицер не осмелился посмотреть Арнау в лицо. Обратившись к нему, он все же употребил его прежний титул «досточтимый», хотя должен был вручить письмо, в котором Совет Ста освобождал Арнау от этих обязанностей.

Прочитав письмо, Арнау подал офицеру руку, и тот наконец поднял глаза.

— Для меня было честью работать с вами, — сказал он.

— Это для меня была честь, — ответил Арнау.

— Они не любят бедных, — заметил он, обращаясь к Гильему и Мар, когда офицер и солдаты покинули их дом.

— Вот об этом нам и нужно поговорить, — напомнил Гильем.

Но Арнау покачал головой.

— Пока нет, — твердо произнес он.

В новом доме Арнау навещали многие люди.

Некоторых, как, например, старшину общины бастайшей, Арнау принимал лично; другие, менее значительные особы ограничивались тем, что передавали свои наилучшие пожелания через слуг, которые их встречали.

На второй день явился Жоан.

Как только монах узнал о возвращении Арнау в Барселону, он не переставал думать о том, что могла рассказать Мар его брату. Когда неопределенность стала невыносимой, Жоан решил отбросить все сомнения и страхи и пойти к Арнау.

Арнау и Гильем поднялись, когда Жоан вошел в столовую. Мар продолжала сидеть за столом.

«Ты сжег труп твоего отца!» Обвинение Николау Эймерика снова зазвучало в ушах Арнау, как только он увидел Жоана.

Усилием воли он заставил себя не думать об этом.

В дверях столовой Жоан что-то пробормотал и, опустив голову, сделал несколько шагов навстречу Арнау.

Тот прищурился.

Неужели его брат-монах пришел извиняться?

— Как ты мог это сделать? — вырвалось у него, когда Жоан подошел к нему.

Жоан перевел взгляд на Мар: разве он не достаточно страдал? Вероятно, эта женщина все рассказала Арнау…

Однако Мар, похоже, сама была удивлена столь холодному приему со стороны Арнау.

— Зачем ты пришел? — спросил его Арнау.

Жоан в отчаянии стал искать причину.

— Мне нечем заплатить трактирщику, — услышал он собственный голос.

Арнау махнул рукой и отвернулся. Гильем позвал одного из слуг и, дав ему кошелек, приказал:

— Пойди с монахом и рассчитайся.

Жоан искал поддержки у мавра, но тот даже не посмотрел на него и поспешил скрыться за дверью.

— Что между вами произошло? — спросила Мар, как только Жоан покинул столовую.

Арнау молчал.

Должны ли они знать это? Как рассказать Мар и Гильему, что он сжег труп своего отца и что брат донес на него инквизиции?

Жоан был единственный, кто знал об этом.

— Забудем прошлое, — помедлив, ответил он, — по крайней мере то, что сможем забыть.

Мар немного помолчала, а потом кивнула, соглашаясь.

Жоан вышел из дома и последовал за рабом Гильема. По пути молодому рабу приходилось то и дело останавливаться: монах внезапно замирал на месте и смотрел перед собой потерянным взглядом…

Они шли по дороге, которую Жоан хорошо знал. На улице Монкада, когда раб обернулся в очередной раз, он увидел, что монах стоит как вкопанный перед воротами бывшего особняка Арнау.

— Иди заплати сам, — сказал Жоан, пытаясь освободиться от назойливого внимания юноши. — Я должен получить другой долг, — пробормотал он себе под нос.

Пере, старый слуга, проводил его к Элионор.

Переступив порог дома, Жоан почувствовал себя увереннее, и голос его набирал прежнюю силу, по мере того как он поднимался по каменной лестнице. Пере, сопровождавший доминиканца, не скрывал своего удивления.

Увидев Элионор, Жоан отпустил слугу и, прежде чем женщина успела что-нибудь сказать, громко заявил:

— Я знаю, что ты согрешила!

Баронесса, ничуть не смутившись, с надменностью посмотрела на него:

— Что за глупости ты говоришь, монах?

— Я знаю, что ты согрешила, — повторил Жоан.

Элионор рассмеялась монаху в лицо и повернулась к нему спиной.

Взгляд Жоана скользнул по ее платью из дорогого бархата.

Мар страдала. Он страдал.

И Арнау…

Он, должно быть, страдал больше всех!

Элионор продолжала смеяться, не поворачиваясь к монаху.

— Кем ты себя возомнил? — язвительно спросила она.

— Я — инквизитор, — ответил Жоан. — И в твоем случае мне не нужно никакого признания.

Элионор молча повернулась, удивленная холодным тоном Жоана, и увидела в его руках лампу с маслом.

— Что?..

Не дав баронессе договорить, он бросил в нее лампу. Масло впиталось в ее роскошное платье, и оно сразу же загорелось!

Элионор завопила от страха и боли. За считаные секунды она превратилась в пылающий факел…

Старый Пере, поспешивший на помощь своей госпоже, стал звать остальных рабов. Жоан увидел, как тот срывает гобелен, чтобы набросить его на Элионор. Монах отбросил раба, но в дверях уже толпились другие слуги, таращившиеся на охваченную огнем баронессу.

Кто-то завопил, чтобы принесли воды.

Жоан посмотрел на Элионор: та упала на колени, пытаясь сбить пламя.

— Прости меня, Господи, — пробормотал он и схватил другую лампу.

Затем подошел к баронессе. Подол его одежды загорелся.

— Покайся! — крикнул он, прежде чем пламя охватило его самого.

Он бросил лампу в Элионор и опустился на колени рядом с ней. Ковер, на котором они стояли, вспыхнул в одно мгновение! Загорелись и некоторые предметы мебели.

Когда рабы принесли воду, они ограничились тем, что плескали ее, стоя в дверях, не заходя в комнату. А потом сами бросились прочь, прикрывая лица, спасаясь от густого дыма.