Саймон Скэрроу - Орел нападает. Орел и Волки

– Ну… раз ты так считаешь.

– Пойми, во главе Каллевы Риму напрочь не нужен кто-нибудь вроде Артакса. У нас довольно хлопот с Каратаком, который никак не уймется, и нам теперь не хватает только беречь свои спины от изменивших свои симпатии атребатов. Нам в этом случае придется туго. Для нас Тинкоммий – замечательный выход. Но впрочем, с другой стороны…

– Ну?

– Не могу отделаться от ощущения, будто все закручено круче, чем мы представляем. Кажется, дело далеко не закончено.

– Ой, да брось ты, Катон! – Макрон ткнул приятеля в плечо кулаком. – Ну когда тебе наконец перестанет во всем мерещиться только дурное? Сколько нас помню, у тебя на языке лишь одно: самое худшее еще впереди! Да кому это надо? Честно советую, возьми себя в руки, малыш. А лучше – возьми этот рог. Давай я налью. Ничто так не радует истинного мужчину, как дно осушенной им до капли посудины.

На миг Катона кольнула обида: ну сколько, в конце концов, можно называть его «малышом»? Ладно еще – полгода назад. Это, положим, было в чем-то и справедливо, но уж теперь-то он как-никак не простой оптион, а отнюдь не случайно представленный к своему званию центурион Второго прославленного в боях легиона. Но свою вспышку негодования юноша в то же мгновение подавил: нельзя, чтобы два римских командира демонстрировали хоть малейшие разногласия, да еще на глазах у сборища возбужденных бриттов. Поэтому он заставил себя осушить наполненный боевым товарищем рог, а потом, процедив сквозь зубы обычную для местного пива скапливавшуюся внизу жижу, поставил опустошенный сосуд возле готовно приподнятого Макроном кувшина.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся в ответ ветеран. – Раз уж нам все равно надо бы подождать тут трибуна, так давай извлечем из этого побольше пользы.

Они сидели за дощатым столом и пили пиво, подставляя промокшее облачение восхитительному теплу, исходящему от жаровни, и постепенно над складками ткани стали струиться вверх тонкие завитки пара. Катон, куда менее крепкий на хмельное, чем друг, через какое-то время совсем разомлел и откинулся на стену, сонно моргающие глаза его вдруг закрылись, а спустя миг на грудь упал подбородок. Молодой центурион заснул.

Макрон удивленно разглядывал юного дуралея, но тормошить его не стал. По правде сказать, он испытывал при виде этого проявления слабости своего рода удовлетворение. Конечно, он совсем недавно от всего сердца поздравил Катона с новым званием, однако внутри себя все же считал, что его собственный опыт стоит намного большего, чем, пусть даже ярко выраженные, способности еще мало чего повидавшего человека. Нет, парень, разумеется, прослужил пару лет под Орлами, он, безусловно, смел и находчив – и, кстати, проявил это в самых отчаянных обстоятельствах, но ему ведь при всем при том еще не стукнуло и двадцати.

Даже в колышущемся оранжевом свете лицо юноши было безукоризненно гладким, не то что обветренные, задубелые, покрытые шрамами и морщинами физиономии старых служак, и недалеко ушедший от них в этом смысле Макрон испытал что-то вроде отцовской нежности, прежде чем запил это чувство добрым глотком пива, а после еще раз обвел помещение взглядом. Тревога и напряжение буквально висели в воздухе, а знатные бритты уже разбились на две примерно равные группы, прячущиеся в дальних, затененных углах просторного зала.

«А ведь не исключено, что парень прав, – угрюмо подумал Макрон. – Возможно, худшее еще впереди».

– Подъем! Просыпайся, центурион! Хватит дрыхнуть!

– Что? Что случилось?

Катон встрепенулся, когда чья-то рука резко встряхнула его за плечо. Глаза разлепились, он вскинулся и увидел склонившегося над ним трибуна Квинтилла. Макрон позевывал с заспанным видом, но он уже был на ногах, хотя зал за ним представлял собой сонное царство. Пламя в жаровнях почти угасло, и лишь от едва тлеющих угольков исходило красноватое слабенькое свечение, позволявшее различить на раскиданных всюду охапках соломы темные фигуры спящих людей.

– Проснулся, Катон? – спросил Квинтилл.

– Так точно, командир. Да. – Катон потер глаза. – Долго я спал?

– Скоро рассвет.

– Рассвет?

Вся сонливость мигом слетела с Катона, сменившись злостью на собственную расхлябанность. Макрон, увидев, как сердито наморщился лоб паренька, ухмыльнулся. Квинтилл выпрямился и устало почесал щетину на подбородке:

– Нам надо поговорить. Ступайте за мной.

Трибун резко повернулся и зашагал к царской спальне. Катон вскочил и вместе с Макроном поспешил следом. Телохранители расступились, пропуская в покои Верики римлян, и снова сомкнулись, едва дверь закрылась. Оказавшись в опочивальне, все трое непроизвольно воззрились на лежавшего под покрывалами старика. Он не шевелился, было лишь слышно слабое, хриплое, но размеренное дыхание.

– Что нового? – спросил Квинтилл.

Лекарь, сидевший на табурете рядом с кроватью, покачал головой:

– Он не приходил в сознание, командир.

– Как только в его состоянии произойдет перемена, к лучшему или к худшему – все равно, тут же мне доложи. Понял?

– Так точно, командир.

Квинтилл махнул центурионам рукой и направился в зал для приемов. Не считая большого стола, скамеек и резного деревянного трона, там было пусто.

– Садитесь, – распорядился Квинтилл, потом прошел к трону и без малейших колебаний уселся.

Макрон переглянулся с Катоном и поднял брови. Квинтилл оперся на стол локтями и свел пальцы домиком:

– Кажется, я убедил совет провозгласить Тинкоммия новым наследником Верики.

– Но разумеется, мы все надеемся, что Верика выживет, – пробормотал Макрон, не убежденный в верности принятого решения.

– Это вне всяких сомнений, – кивнул трибун. – Он лучшая гарантия мира между Римом и атребатами.

– С Тинкоммием, командир, тоже все будет как надо, – заметил Катон.

– Надеюсь. – Квинтилл сжал ладони. – Но если случится худшее и Верика все же умрет, нам нужно будет действовать молниеносно. Всех, кто попытается выступить против нового государя, следует взять под стражу и запереть в нашем лагере, пока Тинкоммий не утвердится во власти.

– Ты полагаешь, командир, что за Артаксом стоят еще люди? – спросил Катон.

– Не знаю, что и сказать. Вот уж никак не думал, что он так поступит.

– Правда? – удивился Катон. – Почему же?

– Да потому, что он был на жалованье у Плавта, и я сомневаюсь, чтобы командующего порадовало известие о ненадежности его вложений.

– Артакс – наш агент? – изумился Макрон. – То есть он, конечно же, негодяй и все прочее, однако с виду всегда казался прямым человеком.

– Очевидно, это поверхностное впечатление, центурион. Факты говорят, что он был даже и не агентом, а коварным двурушником, – уточнил Квинтилл. – Или, по крайней мере, стал таковым под давлением обстоятельств. А возможно, то, что его объявили наследником Верики, просто ударило ему в голову, и он стал действовать сам по себе.