Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Не нашелся Изяслав, что ответить. Отошел к окну, опустил взгляд, сцепив руки замком за спиной, помолчал немного. Отец собрал со стола свитки, посмотрел на него, понимая, что у сына в душе творится: и согласен он, и не согласен, а правды пока не видит. Молод да скор на слово. Рано еще ему великое княжение принимать, видит Бог, рано…

— Подумай, что бы ты делал, будь ты на его месте, — наконец сказал старый князь, направляясь к выходу. — Не суди всех по себе, умей понимать людей, знай, что все живут по-разному и на мир глядят по-иному, нежели ты. А судьба всех в руках у тебя. О других думай.

С этими словами Ярослав вышел из светлицы, медленно, прихрамывая и волоча левую ногу. Изяслав хмуро взглянул ему вслед, но ничего не ответил. Прав великий князь, кругом прав, а признавать свою неправоту так неловко. Отец хворал уже долго и тяжело, что-то сделать торопился, а что-то — все тянул, откладывал, пытался повременить, и это Изяславу не нравилось: и трусостью не назвать, и решимости мало.

Так минули две полных луны, и осень перевалила за середину. Черными вереницами потянулись в теплые страны птицы, улетели журавли, ласточки, дикие утки. С реки тянуло холодом, повсюду гулял ветер, деревья облетали, золотистые, рыжие, багряные листья шелестящим ковром ложились под ноги, устилали землю разноцветным покрывалом. Серые облака затянули все небо, на смену ласковым теплым денькам пришли бесконечные косые дожди и холодный ветер. Дороги размыло, вода в Двине и Полоте поднялась. Однако дни летели незаметно, один за другим, словно торопились куда, одна седмица сменяла другую.

Александра тосковала по отцу, матери, братьям, по родному Смоленску. С каждым днем становилась все тише, молчаливее. Ни ласковые слова, ни подарки не радовали ее. Всеслав не знал, чем помочь ей, что могло бы ее развеселить, и потому вопросов не задавал, но печаль ее была будто осязаема, и ему было ее жаль, он чувствовал вину перед нею, ведь когда бы не свадьба, неизвестно, сколько еще девушка жила бы с родными, и расставаться бы не пришлось.

Как-то ночью тихий шорох дождя незаметно перешел в настоящую бурю. За окнами выл и стонал ветер, вторили ему верхушки обнаженных деревьев, крупные капли бились в мутные стекла, звенели по лужам, шуршали по траве. Где-то вдалеке, за лесом, ворчал и ворочался гром. С очередным его раскатом Всеслав услышал, что за стеной тихий женский голос в тревоге шепчет слова молитвы. Сердце дрогнуло от жалости. Он взял свечу, перебросил через плечо алое корзно, вышел из своей горницы, постучал в дверь соседней.

Александра открыла скоро. В свете свечи ее тонкое бледное лицо виделось в золотистом ореоле. Всеслав вошел, воткнул свечу в настенный канделябр, освещая темную горницу, и шепотом позвал по имени Александру. Она подошла молча и покорно, словно боялась его. Да ведь так оно и было… Всеслав прикоснулся к ее золотистым волосам, собранным в широкую косу, погладил ее по голове. Александра взглянула на него снизу вверх.

— Прости меня, — едва слышно выдохнула она, и голос ее задрожал. — Я ведь знаю, ты семьи хотел, доброй и крепкой, супругу ласковую, детишек… Перед людьми и Богом спрашивал, согласна ли… А я… — она печально поджала губы и опустила ресницы, не договорив.

— Ну так что ж? — тихо спросил Всеслав, протянув руку, взял ее за подбородок и чуть приподнял ее голову. — Я не виню тебя.

Он опустился на край постели, Александра села возле него, прижалась щекой к его плечу. Сердце снова рванулось и забилось загнанной птичкой, то ли от тревоги, то ли от неясного, необъяснимого чувства, которое вдруг переполнило ее всю, и непонятно, радостное ли, горькое…

— Непривычная я к такому, — промолвила Александра шепотом. — Дома-то никогда одна не бывала, а здесь — и я сама не знаю никого, и меня не знают, я ведь вижу, как меня все сторонятся! Хожу, чужая будто, и сказать-то некому… А еще — никогда вдали от дома не бывала, от батюшки с матушкой, — она вдруг заговорила торопливо и совсем тихо, словно смущаясь. — Мне ведь даже второй десяток не минул, не думала, что так скоро придется все это покинуть…

— Скоро, не скоро, а когда-либо пришлось бы, — задумчиво отмолвил князь. — И ты прости меня, ведь если бы не сговор наш, ты бы так и жила с родными. Жалеешь, поди?

Он понизил голос до шепота, посмотрел на свою молодую княгиню, будто в душу глянул. Александра вздрогнула, но сумела совладать с тревогой, протянула руку и тронула его ладонь своей.

— Нет, — прошептала она. — Нисколечко… Но… страшно мне. Как будто совсем иная жизнь, не моя, чужая… Ведь мне теперь не только за себя жить, а еще и за маленького. Знахарка давеча сказывала, что я сына жду…

— Что сказывала? — изумленно переспросил Всеслав. Встал с постели, опустился перед девушкой на одно колено, взял ее тонкие, хрупкие руки в свои, взглянул ей в глаза снизу вверх. — Да неужто?..

Александра молча несколько раз кивнула. Всеслав рывком прижал ее к себе, обнял, и некоторое время они молчали, чувствуя лишь сбитое дыхание и частое, торопливое биение сердца друг друга. За окнами скрипели ставни, завывал ветер, дождь стучался в мутные стекла, где-то вдалеке сонно ворчал гром.

— Я и не знала, как тебе сказать, — наконец вздохнула Александра. — Мы ведь и были-то с тобою всего один раз после венца, видно, Господь все-таки добр ко мне.

— Спасибо тебе, ласточка моя! — тихо воскликнул Всеслав. — Да хранит тебя Бог!

Девушка смущенно улыбнулась в ответ и опустила глаза. Едва подумав об этом, она вспомнила и первую ночь, что они провели вместе — после венчания, празднества, пира, затянувшегося дотемна. Осенний день был короток, и когда совсем стемнело и большую гридницу остались освещать только свечи в канделябрах, князь поднялся из-за стола сам и протянул руку своей невесте:

— Оставим их. И без нас напьются и напляшутся.

Всю дорогу до горницы на втором полу Александра не проронила ни слова, лишь когда Всеслав, теперь уже супруг, у самых дверей подхватил ее на руки легко, словно перышко, перенес через порог по обычаю и осторожно поставил на ноги, она вдруг вспыхнула, зарделась, опустила голову, часто и прерывисто дыша то ли от волнения, то ли от страха.

— Что случилось? Кого боишься? Меня? Перестань!

— Я… не могу, — Александра сморгнула непрошеные слезы и вытерла мокрые дорожки на щеках. — Не могу…

Он ничего не ответил, да и что тут было говорить?.. С трудом уняв дрожь в руках, Александра опустилась на колени перед ним. По обычаю молодая жена должна была снять с мужа сапоги в знак покорности и верности. Мать рассказывала ей об этом, но Александра и не думала, что ей придется это делать, хотя в глубине души знала, что все-таки придется. И в ту ночь долго не могла исполнить обычай, словно понимая, что именно так закончится ее юность, что дальше будет совсем иная жизнь, и она станет уже не девкой вольной, а мужней женой. Вдохнула глубоко и как в воду прыгнула: решилась. Распутала тонкую шнуровку дрожащими пальцами — и заплакала…