Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Пока собирались, пока дожидались других на подворье и седлали коней, короткое зимнее утро уже тронуло светлый неистоптанный снег, посеребрило покрытые инеем ветви деревьев. Лед на Двине и Полоте давно встал, прикрылся тонким слоем свежего снежка, слабый, неокрепший, обманчивый. Зима подобралась к маленькому северному уделу раньше, чем к другим. Ее ждали с надеждой: снег укроет поля, три луны будет согревать землю, а после, как растает, будет готово место для новых посевов. Только лошади зиму не жаловали: копыта скользили по насту и вязли в глубоком снегу, проторенных дорог почти не было видно.

— Всеслав! Всеслав, княже, погодите ехать!

Князь опустил ногу со стремени, обернулся. От ворот к ним бежал, спотыкаясь и увязая в снегу, Вихорко, юный лучник. Сорвав с руки подшитую шерстью варежку, он размахивал ею, как стягом.

— Что случилось? — спросил Всеслав, дождавшись, пока он доберется поближе.

— Радомир вернулся, — выдохнул парнишка, стащил шапку и взъерошил взмокшие волосы. — Только что. Сам видал.

Полтора десятка всадников ворвались на заметенное снегом подворье сотника, окружили красное крыльцо. На двор выбежала разбуженная шумом челядь, все говорили и кричали наперебой, не слыша друг друга и не понимая, зачем к хозяину пожаловало столько гостей, не успел он прибыть. Сам же Радомир, уставший с дороги и даже не успевший сменить промерзшую и промокшую свитку, вышел на крыльцо, окинул взглядом собравшийся на дворе народ, увидел князя в окружении ратников.

— Здравствуй, Всеслав, — он поклонился, сняв шапку и прижав ее к груди. Всеслав ответил чуть заметным кивком, передал поводья одному из своих спутников и прошел к дому.

— Поговорить надо. В боярскую горницу никому не входить.

И так это сурово прозвучало, что никто и не осмелился спросить причин, а хозяйка Любаша, Радомирова жена, поспешно распахнула обе двери и, дождавшись, пока Радомир и Всеслав уйдут, пропустила всех гостей в столовую горницу: на дворе было холодно, из тяжелых кучевых облаков посыпался мелкий колючий снежок.

Дмитрий зашел последним. Обмел осиновым веником валенки у порога, снял кафтан, развернулся, чтобы повесить его на крюк в стене, и вдруг заметил, что за воротами по большой улице проехало с десяток других всадников. Верно, князь послал своих людей осмотреть окрестности, да уже без надобности: все равно старший сотник вернулся. Пока парень топтался в клети, снимая верхнюю одежду и очищая от снега валенки, чтоб воды не оставили, хозяйка смотрела на него с доброй и лукавой усмешкой.

— Что, Митька, через дверь ходить несподручно? Яблоня удобней?

Он покраснел, как мак, переступил порог, взглянул на хозяйку из-под длинных ресниц:

— А ты, тетка Любава, знаешь уже?

— Знаю, — спокойно, без тени гнева и строгости ответила Любаша. — На сей раз прощу, а повторится — выгоню!

Не успела она договорить, на лестнице, ведущей в сени со второго пола, послышались быстрые шаги и шорох плотной юбки. Завидев Дмитрия, Милослава не удержалась от улыбки и, смущаясь, взглянула на мать:

— А я видела из окна, что батька приехал, поклониться хотела…

— Иди к себе, Милослава, — сурово велела мать. — Князь приехал с дружиной, с отцом говорят, пускать никого не велено. Сам к тебе придет.

С этими словами она развернулась и, поправив алый вышитый платок, пошла в столовую горницу угощать нежданных гостей: благо с давешнего вечера остался мед, пирог, гречишная каша с грибами. Дождавшись, пока высокая, статная фигура хозяйки скроется, Дмитрий подошел к лестнице.

— Что, простила мать?

— Ага, — довольно улыбнулась Милославка. — Уж больно шумно я ночью за водой и за рубахой для тебя бегала.

Юноша усмехнулся, в шутку дернул ее светлую косичку.

— Ну, ступай. Видишь, неизвестно покуда ничего. Может, батька сам тебе расскажет… Или я расскажу, как что узнаю.

Выезжая из посадских ворот, боярин Андрей услышал от стремянного, что Радомир с сотней людей возвращается из Менска. Это было самое время покинуть удел, потому что Андрей знал: Всеслав поверит скорее Радомиру, чем ему, а тогда одному из них придется худо. К отъезду все было давно готово: вещи, скарб и прочая снедь сложены в дорожные сундуки, лошади накормлены, люди и дворовые предупреждены о том, что дом придется покидать спешно, в любой момент. И вот пора пришла: Радомир вернулся, князь Всеслав сам не знает, кому из своих бояр доверять, одно остается Андрею: уехать из Полоцка, покуда время есть, а там видно будет: остаться ли у Изяслава или переждать грозу и вернуться под родной кров.

Дождавшись, пока Всеслав со своими людьми пройдет на Радомиров двор и слуги закроют ворота, Андрей отдал приказ выезжать. Полтора десятка конных с большим обозом сумели пробраться через широкую улицу средь бела дня незамеченными. А после, в посаде, скрываться было уже ни к чему: причины отъезда никому не были интересны.

До Киева предполагалось добраться в три-четыре дня: как раз покуда Изяслав из стольного города не уехал, чтобы застать обоих князей. Изяслава Андрей знал давно, также знал и то, что под его пока еще не твердой, но сильной рукой объединяются племена вятичей и радимичей: и те, и другие — племя многочисленное, людей много, вполне достанет, чтобы указать северянам и кривичам, чья же все-таки земля русская. Полоцкий удел с самых первых дней принадлежал поганому роду Рогволода, Рогнеды и их незаконных потомков, а святая вера князя Владимира, Ярослава и всего честного великокняжеского рода на него не распространялась. Повторяя ошибки отца, Всеслав позволял своим людям кланяться поганым идолам равно так же, как и молиться единому Богу. Оттого и не жаловали его братья-Ярославичи, да и сам великий князь Ярослав относился с должным недоверием: какой же князь из Брячиславова сына, когда он даже обратить свой удел в христианство не может по примеру других, уже данному?

По дороге боярин Андрей повелел завести подводы в посад Менска, дать людям и лошадям отдохнуть полдня, а вечером снова трогаться. Заодно он хотел расспросить знающих, правда ли, что менская дружина присоединится к полоцкой? Сотня ратников никогда не бывает лишней.

— А что, боярин, боишься, как бы не восстали? — молодой кузнец, встретившийся ему первым, белозубо усмехнулся, вытирая грязные закопченные руки о фартук из желтоватой дубленой кожи. — Не бойся, верны люди Чародею, за Киев бояться надо.

— А ты, дурак, почем знаешь? Вот ужо погоди, доберемся до Киева, скажем про тебя князю, — стремянный боярина угрожающе взмахнул лошадиной плетью, но парень с легкостью увернулся, даже улыбаться не перестал.

— Больно надо великому князю на меня глядеть! — сказал он. — Ему бы на своих людей поглядеть да понять, что коли отдаст сыну Киев, так не миновать беды. Но не смею вам на пути вставать, — кузнец насмешливо поклонился и, отойдя на обочину, пошел своей дорогой. Боярин хмуро проводил его взглядом, но ничего не ответил.