Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Нарочито медленно парнишка доехал до двора золотых дел мастера, неторопливо спешился, отвел коня в конюшню: на княжьем дворе сейчас точно не до него — отведет к вечерне. У ворот наперебой залаяли собаки; пятеро ребятишек — дети мастера Ефрема, мал мала меньше, возились в снегу, шумели, баловались. Один из крепко слепленных снежков прилетел Митьке по плечу. Стряхнув его с драного полушубка, Дмитрий набрал рукавицами пару пригоршней снега и запустил в ребятню. Детишки с визгом и смехом бросились врассыпную, обстреливая его снежками в ответ, но он с легкостью уворачивался.

— Ой, Митя… Все балуешься? — вдруг раздался негромкий голосок с крыльца. Юноша обернулся да так и замер со сползшей на затылок шапкой и полной пригоршней снега. На нижней ступеньке, придерживаясь за резные деревянные перильца, стояла с коромыслом через плечо старшая дочка мастера, снисходительно улыбаясь. Мороз разукрасил ее нежные щеки румянцем, жиденькие короткие темно-русые волосы выбивались из-под платка влажными от растаявшего инея завитками.

С детства старшей дочке золотых дел мастера не везло. Мать ее умерла, когда девчушке было всего три солнцеворота от роду, и, погоревав зиму с летом, отец привел в дом вторую жену. Остальные ребятишки были ее детьми, а старшенькая осталась будто бы в стороне от своей семьи, чужой. Из-за того, что косы у нее не было, — отчего-то не росла — подружки-сверстницы ее дразнили, а парни не заглядывались: говорят, взять девку без богатой косы — дурная примета. Ей было уже шестнадцать солнцеворотов, а сваты к отцу ее ни разу не заходили. Так и росла она, наполовину сиротка, тихая и одинокая.

— Батька тебя давеча не дождался, — продолжала Весняна. — Долго ворота не запирал, ждал, а ты так и не вернулся. А потом он и сам спать ушел, — девушка спустилась со ступенек, снег заскрипел под ее валенками, коромысло закачалось на узеньком плече, покрытом пуховым платком. — Где же ты был?

— В церкви молился, — так и не отводя от нее глаз, Митька не смог солгать, хотя очень хотелось. — Отец Адриан каяться велел.

— Каяться? — большие глаза Весняны, обрамленные густыми темными ресничками, засмеялись, мягкие, пухлые губки тронула улыбка. — В чем же ты нагрешил?

— У них доброе дело грехом сочлось, — буркнул парень, нахмурившись, и тут же, снова исподтишка взглянув на девушку, спохватился: — Что же это я стою… Давай помогу тебе, Весеня!

С этими словами он перехватил тяжелое коромысло и закинул себе на плечо. Дочка мастера улыбнулась, щеки ее алели то ли от мороза, то ли от смущения. А Митьке было все равно, какая у нее коса, длинная или короткая. К реке они пошли вместе. Снег чуть слышно поскрипывал под валенками, тяжелое коромысло давило на плечо, колючий морозный ветер щипал нос и щеки. Весняна подышала на замерзшие ладошки, спрятала руки в рукава и поправила сползающий платок. У самой проруби, остановившись и уронив ведра в снег, Дмитрий поспешно стянул рукавицы и отдал ей:

— Возьми, холодно ведь!

Шепотом поблагодарив, Весняна взяла. Ручки у нее были маленькие, хоть и сильные, и в одной Митькиной рукавице могли поместиться две ее ладони. Поглядев на то, как он набирает воду, счищает с ведер иней и прилаживает их обратно на коромысло, девушка не удержалась.

— А правду бают, что ты к боярской дочке ходил?

— Правду, — парень обернулся, наивно хлопнув ресницами. — Так ведь я это… помочь только. Да и то не ей, а отцу ее… Очень мне нужно!

Он покраснел и заторопился, пытаясь объясниться с подружкой, будто думал, что она ему не верит. А Весняна верила. Она понимала, что сирота-подмастерье боярской дочери не друг и не пара. Но увидят их вместе раз-другой — сплетен не оберешься, над обоими смеяться будут всю жизнь.

— Ты, Митя, уж поосторожней… Не будь ты без роду, боярышни проходу бы не давали. Поглядел бы на себя чужими глазами — хороший ты парень. Сам знаешь, таких, как ты, девки любят…

Он чуть прищурился, растирая снегом замерзшие и покрасневшие от мороза руки.

— А ты? — тихо спросил, глядя прямо в глаза Весняне. — Ты любишь?

— А нужна она тебе, любовь моя?

Весняна развернулась и не спеша стала подниматься на взгорок по глубокому снегу. Подхватив ведра, Дмитрий пошел за ней. Хотелось остановить ее, крикнуть, чтоб точно услышала: «Нужна!», но отчего-то не получалось. Только на дороге он нагнал ее, встал на пути, забежав вперед и расплескивая воду. Девушка остановилась. Их лица оказались совсем близко. Взгляды двух пар зеленых глаз пересеклись, и пару мгновений слышалось только тихое, взволнованное дыхание и скрип снега под валенками.

— А пойдешь со мной на Купалу через костер прыгать? — вдруг выдохнул Митька. Весняна широко улыбнулась, не смущаясь.

— Пойду!

Колокола собора Святой Софии уже звенели заутреню, когда Всеслав вернулся на подворье. Сколько за ночь минувшую передумал — ни одной толковой мысли. И сам знал, и Радомир сказал: в Киев ехать надо, а зачем? Что он узнает, в чем убедится? Что их предали в очередной раз? Так не то сами не догадываются? Боярина Андрея искать — ищи теперь ветра в поле. Уехал, и концы в воду. Сын, челядь да нахлебники — все с ним, и спросить не у кого. Дмитрий наверняка больше ничего не знает. А те парни, что в церкви святой не побоялись оружие поднять… Всеслав понимал, что они делали это не по собственным догадкам и не по своему желанию. Научили их, гривен золотых дали, да только есть еще честные, смелые люди на Руси, которые в открытую правду сказать не боятся.

Александра выбежала навстречу, едва прибрав золотистые волосы в косы и покрыв голову платком. О том, что было ночью, она не знала (хотя, верно, догадывалась, что что-то случилось). Князь не хотел ее лишний раз тревожить, но сказать все равно пришлось бы.

— Я еду в Киев, — Всеслав остановил ее, удержал, притянул к себе, взяв за плечи. Она изумленно подняла взгляд: только вчера об этом не было никаких разговоров, и вдруг… — Сегодня после обедни, только соберу людей.

— Почему не сказал? — тихо спросила Александра. Ни тени упрека не было в ее вопросе, только плохо скрываемое волнение.

— Не знал сам, — нахмурился он. — Ждал, ждал, думал, обойдется… Вот и дождался. Что ж, сам виноват буду.

— Отправил бы кого из дружины… Изяслав тебя больно не любит, как бы беды не было!

— Не будет, ласточка, — Всеслав наклонился и коснулся губами ее лба над вышитым очельем. — Я сам должен поехать и с ним поговорить. Что прятаться? Или ты думаешь, что наше дело неправое?

— Правое, любый мой, конечно, правое! — вздохнула княгиня. — Только боюсь я за тебя.

Всеслав ничего не ответил. Один Бог знает, как он любит ее! Боится за него, не за себя, хотя ей почти одной в граде оставаться. Радомир, Тимофей, тысяцкий Горяй — все поедут в стольный город. Только бы ничего не случилось худого, пока они в отъезде.