Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Ночью, когда все уже уснули по своим лавкам или вповалку на полу в гриднице, Всеслава разбудил негромкий стук в дверь. Уставший за день, он не проснулся сразу, и нежданному гостю пришлось стучаться трижды и рисковать разбудить кого-то еще. Наконец сам князь вышел на порог в темно-бордовом кафтане и со свечой в руке. Приподнял ее, освещая темную галерею напротив. У двери топтался рыжий веснушчатый мальчик солнцеворотов девяти или десяти от покрова в холщовых штанишках, подвязанных под коленями, и просторной серой рубахе из холстины (верно, отцовская старая, а по размеру не нашлось, да и подшить некому). Всеслав узнал маленького слугу Изяслава, который исполнял все обязанности, даже те, которые по возрасту ему были не положены.

— Богдан? — он с некоторым трудом вспомнил имя мальчишки. — Ты чего не спишь?

— Княже, возьми, — мальчонка, подойдя поближе, поспешно сунул ему в руку свиток бересты, перевязанный бечевкой. — Дядьки из твоей дружины это весь закат искали. А я нашел.

— Подержи-ка, — Всеслав передал мальчику свечу и, пока тот светил, развернул берестяную грамоту и не без удивления узнал старательно вычерченную карту северных уделов. Ну Богдан, ну молодчина! Такому смышленому бы не в стольниках бегать, а грамоте учиться…

— Спасибо, Богдан, — улыбнулся князь. — Только одно ты нехорошо сделал. Зачем взял без спросу? Считай, как украл.

— И ничего не украл, — мальчишка хитро улыбнулся, отчего в золотистом ореоле свечи его веснушки будто засияли от гордости. — Попросил. Я когда со стола в гриднице убирал, оно там лежало. Пока вы с великим князем говорили, я все про эту грамоту и услышал. А потом спрашиваю у княжича Изяслава Ярославича: «Можно взять?» — А он мне: «Бери, что хочешь, и ступай отсюда». Ну, я и взял.

Довольный собой, мальчик даже засмеялся. Всеслав не знал, что и думать: Богдан ведь как лучше хотел, да он малой еще, не поймет всего. Вернуть грамоту? Но тогда будто напрасно ехали. А если не вернуть, то сами вроде как украли, получается.

— Беги спать, Богдан, — наконец вздохнул Всеслав. — Поди, давно ждешь.

— Не пустят меня, — понурился служка, опустил голову, стал скрести пальцем золотистую веснушку на щеке. — Горницы-то заперты давно. А меня не хватились, я что есть, что нет.

— Тогда здесь поспи, — сняв кафтан, князь набросил его на плечи мальчику, который уже обхватил себя руками, пытаясь согреться в прохладной галерее, и переступал босыми ногами от холода.

— А ты как же?

— Ничего. Иди.

Неуклюже поклонившись и прошептав слова благодарности, служка юркнул на постель и зарылся носом в теплую ткань. Решение, что делать с грамотой, пришло нескоро. Ведь и взять просто так, молча, нельзя, и вернуть нельзя: так и про них грешное подумают, и мальчишку-стольника накажут. Хотя Изяслав вроде бы сам позволил, бери, мол, что хочешь и уходи… Сам виноват. И все-таки нельзя. Поняв, что остаток ночи все равно придется провести без сна, Всеслав спустился на первый пол, в гридницу, где спали остальные, и, разыскав мирно храпящего Радомира, тихонько разбудил его…

Утром, когда собрали дружину и приняли решение после полудня возвращаться обратно (пока в Киеве два дня, пока шесть дней в дороге, там и седмица пройдет, а обещали вернуться к святкам), Всеслав принес ту самую берестяную грамоту и велел позвать боярина Андрея. Радомир и Тимофей привели того сразу: едва узнав, что Всеслав сам приехал дознаваться, Андрей не решился больше прятаться, помня происшествие у храма. Тот, кто честен, тот и прав, и Бог все видит, и ему самому уважения не прибавится за то, что он сумел в тайне отсидеться. Андрей решил покаяться для виду, но из Киева уезжать не собирался.

Радомир и Тимофей, вовсе не как бывшие друзья, а как совсем чужие, закрыли за ним двери избы и велели ему идти ко всем собравшимся. Андрей оказался в середине неровного круга. Студеным зимним утром тускло горели свечи, на замутненных слюдяных окошках за ночь осели красивые морозные узоры.

— Узнаешь? — Горяй сунул Андрею под нос развернутую грамоту. Она так и норовила свернуться и прищемить тысяцкому палец, но тот держал ее крепко, как змею. — Узнаешь, собака ты киевская?

— Ну, Горяй Степаныч, не ругайся, — урезонил его Всеслав. — Мы ведь здесь не ссориться собрались, а правду узнать.

— У такого правду спрашивать — себя не уважать, — зло буркнул тысяцкий. — Так что, Андрей, навья твоя душа? Сам скажешь или как?

— Да, — понурил голову боярин. Видать, отдали им-таки эту грамоту с картой. — И что ж с того?

— А то с того, — передразнил Радомир, — что ты сейчас пойдешь к княжичу Изяславу и повинишься за обман. И дашь ему вот эту грамоту, — вынув из своей бездонной калиты точно такую же бересту, сотник протянул ее Андрею. За остаток ночи они с Всеславом перерисовали карту Полоцкого и Новгородского княжеств, только не указали тайных дорог, одним кривичам известных. Андрей сначала помотал головой, отступил на шаг, но потом понял, что спорить бесполезно.

— Что там хоть, скажите!

— Подшутим маленько над княжичем, — ответил Всеслав. — Та же карта, только с кружным путем. Хочет на нас напасть — пускай попробует. Если в лесах да болотах псковских не заплутает, с лихими людьми не встретится да доберется до Новгорода. Кружной-то дорожкой далече будет. А мы выиграем седмицы две или даже три.

— Только попробуй соврать! — пригрозил Тимофей. — Из-под земли достанем.

— Да уж убедился, — пробормотал незадачливый боярин, взял карту и поплелся исполнять приказ.

В нетопленой горнице поутру было очень холодно. Из слегка распахнутого окна тянуло колючим ветром, даже теплое стеганое одеяло на пуху не спасало от пронизывающей, очень свежей зимней прохлады. Тусклое серое солнце осветило просторную горницу, выхватило из туманного предутреннего полумрака широкую постель с занавеской, прялку с неоконченной нитью, длинную лавку, вышивание и крашеные холщовые рушники. Сонно потянувшись и непринужденным движением откинув назад тяжелые распущенные косы, Александра села на постели, провела ладонями по лицу, прогоняя остатки сна, зябко закуталась в покрывало, расшитое цветами. Сквозь расписанные морозом слюдяные окошки ничего не было видно, но она поняла, что утро уже довольно позднее.

Едва княгиня успела умыться свежей водой из небольшой кадки и отворить окна, впуская в горницу легкую морозную свежесть, как в дверь робко постучали: так, будто пришли впервые, замялись на пороге и совсем растерялись. Набросив на голову платок, Александра позволила войти. Через мгновение в светлицу вбежала девушка, на вид ее сверстница или солнцеворотом-двумя постарше. В темно-зеленом сарафане с белой оборкой, в ладно сшитой, словно по меркам, льняной рубашечке, босые ноги от холода обернуты отрезами ткани. Темнокосая, быстроглазая, такая легкая и живая, как маленькая птичка-жаворонок, девушка поклонилась в ноги княгине и, отступив на шаг, сложила ладошки на груди.