Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Утречка тебе доброго, Александра Вячеславовна! Полюшка захворала, простудилась, жар у нее сильный, не дай боги тебе передастся. Я уж седмицу-другую побуду за нее, прости нас, не серчай, что так вышло… Как она поправится, так снова вернется помогать тебе. А меня Златой зовут, — девушка еще раз поклонилась и в нерешительности замерла, словно боялась, что княгиня прогонит. Но Александра с нежной улыбкой ответила ей благосклонным кивком.

— Хорошо, Злата. Пускай Полюшка поправляется, да позовите к ней травницу нашу, Дарью, приглядит за ней.

Пока Злата прибирала горницу, Александра вспомнила, что видела эту молчаливую темнокосую девочку и раньше. Она сперва трудилась на дворе, а после тяжелую работу ей давать перестали: Злата была мастерицей, плела тонкие кружева, и хотя была простой холопкой, работу ее на княжеском подворье ценили и саму девушку берегли. Никто не знал, откуда она пришла и какого она роду: просто однажды Дарья привела из посада ее, маленькую сиротку, оставила при себе, так она и выросла названой дочерью травницы.

Самой же Злате нелегко удалось войти в горницу княгини и ничем не выдать своего волнения. Ей уже доводилось бывать здесь раньше: впервые — когда она пришла с Дарьей и та ей велела дожидаться решения князя, а второй раз она входила сюда уже одна и точно помнила, что минуло ей шестнадцать солнцеворотов: юная, наивная и без памяти влюбленная девочка. Даже самой себе она боялась честно признаться, что ни дня не проходило без того, чтобы не думала она о том, кого любила, не вспоминала пристальный, суровый взгляд серых глаз, в котором будто бы отражалась сталь, спокойный, малость хрипловатый голос. Злата тогда стыдилась этого странного чувства, этой привязанности, и очень старалась, чтобы никто не догадался.

Это случилось поздним вечером, когда она, задержавшись у Дарьи (которую все никак не могла назвать матушкой, как той хотелось), возвращалась в девичью. В длинной темной галерее Злате было не по себе: в детстве ей случилось упасть в колодец, прождать там несколько часов, пока ее не хватятся, и с тех пор страх темноты и одиночества всегда преследовал ее. Прикрывая свечу уголком тканого платка, девушка поспешно миновала лестницу и побежала сквозь темноту, стараясь не глядеть по сторонам. Кто-то неожиданно вышел навстречу; ничего не видя перед собою, Злата столкнулась с ним и едва не выронила свечу — но та погасла от прерывистого дыхания, а перед этим рыжее пламя жарко мазнуло по руке. Испугавшись и опешив от боли, девушка хотела бежать, но чья-то сильная рука удержала ее, взяв за плечо. «Стой, не убегай, — послышался негромкий мужской голос. — Сильно обожглась?». Чуть не плача, Злата смущенно отвернулась и несколько раз кивнула. «Прости, я такая неосторожная!» — прошептала она, краснея, хотя в темноте ни он, ни она не видели друг друга. «Все бывает, это я тебя не приметил, — ответили ей. — Ну-ка зайди сюда».

Перед Златой распахнулась дверь горницы, и девушка даже зажмурилась на мгновение от яркого свеча нескольких лучин и лампад. Пряча за спиной обожженную руку, она села на лавку, огляделась и увидела самого князя Всеслава. Так вот с кем она так неосторожно столкнулась в темноте… А он, казалось, совсем не рассердился на нее, будто она и ни при чем. Разорвал белый отрез льняной ткани на две неровные полоски, одну намочил в кадке с холодной водой, присел рядом с Златой. «Дай руку, — сказал тихо, словно понимая, что девушка и без того напугана. — Я перевяжу. Водица холодная хорошо снимает боль». Злата протянула руку, вздрогнула то ли от неловкости, то ли от холодного прикосновения. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы сердце пропустило удар и ухнуло куда-то вниз. Отводя глаза и изо всех сил стараясь при нем не расплакаться, Злата терпела, пока он перевязывал ей ладонь.

«Да храни тебя Бог, княже, — выдохнула Злата, когда он закончил и закрепил льняную повязку на ее запястье. — Кто-то учил тебя?» — «Отец учил, — улыбнулся Всеслав. — Я малой был, тоже о свечу обжегся, да так, что в руку взять ничего не мог. Не бойся, Злата, денек-другой — и пройдет». Он почти ласково тронул ее за плечо, как меньшую сестру. Мучительно краснея и теряясь в словах, девушка еще раз поблагодарила и поспешно выскользнула из горницы. С тех пор старалась не попадаться на глаза ему: всякий раз чувствовала, будто между ними искра, еще немного — и превратится в жаркий костер, обожжет ее, наивную девчонку, хуже десятка свечей.

И права была: с тех пор около трех солнцеворотов минуло, и когда Всеслав посватался к смоленской княжне, а затем и женился на Александре, у самой Златы точно камень с души свалился. Верней всего, Всеслав об этом случае и не вспоминал, а она вспоминала, и не раз, то со страхом, то со стыдом, то с нежностью и теплотой. Даже когда ожог сошел и Злата смогла вновь взяться за работу, она то и дело рассеянно смотрела на свою правую руку, словно та была во всем виновата.

— Злата!

Девушка вздрогнула, очнувшись от своих невеселых мыслей, обернулась на оклик. Мало кто звал ее по имени, невелика честь — холопке по имени называться, а тут сама княгиня… Впрочем, Злата знала, за что любят Александру: за ее тихий, скромный нрав и доброту к другим.

— Ты, говорят, гадать на грядущее умеешь, — Александра спокойно улыбалась одними глазами, пристально глядя на кружевницу. Та вдруг смутилась и отвела взгляд, сцепив руки замком перед собою и опустив голову.

— Умею, — прошептала едва слышно. Не любила, когда слух о ее тайном умении разносился окрест.

— А мне погадаешь?

— Нет, нет, — Злата покраснела. — Нельзя…

— Отчего же?

— Нельзя, матушка княгиня. По второму разу нельзя.

— А когда же первый был? — усмехнулась Александра.

— Я… давно, — девушка смутилась еще сильнее. — Когда ты… когда вы только обручились. Я на вас тайком и погадала…

— И что же мне выпало?

— Счастливая ты, Александра Вячеславовна. Сердечко твое доброе да щедрое, а душа твоя, как ясное коло, светится. Береги в себе этот свет и не позволяй ему погаснуть, как бы ни было больно, горько да тяжко… Детишек у тебя много будет, да все мальчики, а судьба у них — что у птиц перелетных, у каждого своя. А еще… — Злата грустно вздохнула, — горе тебе будет большое. Такое, что и жить не захочется, но ты сильная, ты справишься и дождешься времечка светлого да вновь счастливого.

— Горе? Отчего же?

— Хочешь верь, не хочешь — не верь: от мужа… — прошептала кружевница, пряча взгляд. — Только он в этом невиновен, а виновны те, кто зла желает тебе и ему. Вот и все, матушка Александра…

Поклонившись, Злата поспешно убежала, а Александра в задумчивости опустилась на лавку, скинув убрус и позволив двум тяжелым косам упасть на плечи. Как же так? Горе, от которого и жить не захочется, от самого близкого, родного человека, что берег ее пуще жизни своей и никогда не давал в обиду? А может быть, не напрасно она его опасалась поначалу? Теперь-то свыклась, а тогда — словно чуяло сердце… Правду говорят: тем, кто грядущее знает, жить приходится словно с камнем на сердце, и камень этот — тяжкое знание, от которого бы избавиться легче, чем справиться с ним. Александра уже и пожалела, что не сдержала своего любопытства девичьего и спросила о своем грядущем Злату. Было бы тайной, но теперь — и самой мучиться, и спросить больше не у кого…