Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Ступай, Митя, — словно в полусне Дмитрий почувствовал, как сухая и нежная рука Александры легла на плечо и слегка подтолкнула в сторону выхода из клети. — Без тебя управимся, нечего тут глядеть. Ступай.

Он покорно вышел на негнущихся ногах, и дверь с тяжелым скрипом захлопнулась, но все его мысли, вся душа осталась там, в полутемной жаркой горнице, где две женщины пытались спасти безвинно пострадавшую девушку, почти совсем девочку, отвести от нее смерть, если это было еще возможно. Далеко Дмитрий не ушел: остался в галерее, почти под дверью, забрался на сундук и замер, как напряженная тетива, вслушиваясь в тишину, неразборчивые голоса и шорохи.

…Огонь в печи разгорался все жарче, тревожно потрескивая осиновыми поленьями. Лучины быстро прогорали, и Дарья сбилась с ног, то прилаживая новые, то возвращаясь к постели на широкой лавке. Весняна кашляла и задыхалась, все еще выплевывая воду с кровью от обветренных и искусанных губ. Металась в жару и в бреду, на ее бледном лице выступили капельки испарины, тонкие руки то и дело вздергивались вперед, хватали воздух, как острую кромку льда, и тут же безжизненно падали обратно, почти касаясь пола. Когда жар становился нестерпимым, она приподнималась на локтях, ничего не видя перед собою, шептала в забытьи что-то неразборчивое про каких-то парней-подмастерьев и, быстро слабея, вновь опускалась на постланные мягкие шкуры, все пыталась устроиться поудобнее, но лихорадка колотила и била так, что трудно было дышать.

— Сашенька, родимая, пустое возиться, — Дарья, наконец, совсем выбившись из сил, присела на край скамьи в ногах у хворой. Отогнула край пухового покрова, прижала два пальца к обнаженной шее девочки, пытаясь отыскать дыхание, выждала немного, считая рваные удары сердца. — Не выдюжит она, слабенькая, погубит ее такое…

— Что ты, Дарья, нельзя! — ахнула Александра, на мгновение разогнувшись и ненадолго отняв от разгоряченного лица Весняны тряпицу, смоченную в холодной воде. — Бороться надо!

— Пустое, — глухо повторила травница, поникнув головой. Она была уже далеко не так молода, как юная и все еще доверчивая княгиня, повидала на своем веку многое, и хворей всяких, и ран, и смертей, только чудес еще не видала. И оттого в них не верила, но умом понимала, что спасти искупавшуюся на морозе в полынье девушку, которая и без того была здоровьем слаба, невозможно. — Хоть Перун, хоть Макошь, хоть сами ваши ангелы-архангелы, то бишь, в кого вы там веруете, в Явь спустятся, не помочь ей сейчас. Ночь эту, быть может, она еще протянет, но сил жизненных у нее нет совсем, ты посмотри, — Дарья поднесла к лицу лежавшей лучину, и Александра с содроганием увидела, что кожа ее стала совсем белой, только на ввалившихся щеках играл легкий тусклый румянец, да и тот больше походил на нездоровый…

Лихорадка утихла. Александра взяла горячую руку девочки в свою, принялась тихонько гладить, но ее саму душили слезы. Она отчего-то верила, что у них с Дарьей все получится, что юная, ни в чем еще не согрешившая девушка не заслуживает смерти.

Однако, не желая вконец огорчать княгиню, травница Дарья послушалась ее просьбы, и они вдвоем, сменяя друг дружку и помогая, отогревали Весю, отпаивали ее горячими травяными и медовыми отварами, даже переложили поближе к печи. Когда закончили, Александра, умаявшись, на миг-другой задремала сидя, и ей почудилось, что дыхание хворой стало ровнее и тише, а потом, очнувшись от мимолетной дремоты, она вскинулась, стряхивая остатки сна, приложила ладонь к губам спящей.

Тепло не колыхнулось, не тронуло влажным жаром дыхания пальцы. Александра вскочила, испуганно ахнула, принялась будить девочку, хлопать по щекам, по-прежнему не отпуская ее безвольной руки.

— Все, Сашутка, — тихо уронила подошедшая Дарья, прикрыв белоснежным рушником лицо умершей. — Не в наших это силах. До утра оставим, а там кликну девок, пускай… обряжают покойницу-то…

Отвернувшись от княгини, будто виня себя в случившемся, Дарья небрежно кинула платок на плечи и вышла вон. Словно замерло время и растеклось по тягучим каплям червленой смолы. Александра стояла на коленях у широкой лавки, чувствовала, что по щекам предательски ползут слезы, и, сдвинув в сторону белый покров, не могла отвести взгляда от побелевшего лица Весняны. Красивая девчонка была, хорошенькая да справная, нравом тихая и добрая. Александра не раз встречала ее на торжищах, на ярмарках, на реке с коромыслом, да и с Дмитрием их не раз видели вместе. И в посаде поговаривали, будто к лету, на Ярилин день, они обручиться собирались.

Не бывать этому по чьей-то вине…

Страх перед прялкой Марены сковал все ее существо. Дрожали руки, и в груди стоял тяжелый ком, готовый пролиться слезами. Вновь набросив нерасшитый рушник на лицо и грудь юной покойницы, девушка почти выбежала из клети и поспешно вернулась в горницу на втором полу. Всю недолгую дорогу вдоль темных галерей и лестниц ей чудилось бледное, исхудавшее за одну лишь ночь лицо Весняны, слышался ее горячечный шепот в полубреду и чьи-то тихие шаги. Но это ей только казалось.

Всеслав спал, отчего-то хмурясь во сне, серое зимнее солнце, пробиваясь сквозь занавеску, слегка освещало его и играло тусклыми отсветами на растрепанных прядях. Осторожно, чтобы не разбудить, Александра проскользнула в горницу, но муж спал чутко и услышал малейший шорох. Одного только взгляда на жену ему достало, чтобы все понять. Александра была точно не в себе: рассеянная, потерянная, бледная и осунувшаяся, равно сама побывала в чертогах Марены. Деревянной куклой она села на постели, таким же безжизненным движением сдернула с головы убрус и подхватывающее его очелье, тяжело уронила руки на колени, посмотрела в пустоту. Взгляд ее голубых глаз, сверкающий слезами, на мгновение показался чужим, незнакомым. Она отрешенно молчала, не в силах ничего сказать, да и не могла подобрать слов.

— Сашенька, ласточка, — тихо окликнул Всеслав. — Иди ко мне, родная…

Уткнувшись в его плечо, Александра отчаянно разрыдалась, заглушая в себе рвущийся на волю крик. Невыносимая жалость к погибшей девчушке и страх перед смертью рвали душу, наизнанку выворачивали. Всеслав молча гладил ее по голове, а она не могла успокоиться, вся дрожала, ей казалось, что зимний холод пробрался и сюда, в тихую уютную горенку, но не холод был виной.

При ней еще никто никогда не умирал. И эта боль, что захлестнула ее ледяной волной сейчас, оказалась совсем незнакомой, такой тоскливой и безнадежной. Осознание смерти никогда не приходит быстро, но приносит с собой горечь и рваную, жгучую пустоту.

— Не надо, молчи, я все понял, — тихо промолвил князь, когда Александра попыталась рассказать, что случилось, отстранившись наконец и пряча покрасневшее от слез лицо. — Слезами ее не вернешь и не поможешь, только себя измучаешь. Это неизбежно, смерть всегда была и будет, и мы ничего с этим не можем поделать. Люди приходят в Явь и уходят, с теми, кого мы полюбили, прощаться всегда больнее. Это перетерпеть надо, Сашенька. Пережить. Боль бывает всякой, но и такая пройдет.