Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Голос ее вдруг прервался, она смахнула слезы рукавом и отвернулась. Дмитрий смутился. Он почему-то всегда думал, что Весняна в своей семье была будто чужой, ни ласки, ни любви от отца и мачехи не знала. А сама Ладмира виделась ему бабой суровой и неприступной. В темных глазах ее никогда не было того тепла, которое заставляло бы ребятишек тянуться к ней, как к огоньку, а теперь вот — Митьке самому на миг почудилась матушка в молчаливой и строгой тетке Ладе.

— Ты позови, коли что нужно, — добавила она, помолчав немного. — Покуда не выздоровеешь, у нас побудешь. Отдыхай, спи побольше…

Ладмира еще раз провела рукой по его льняным кудрям, расчесывая их пальцами и приглаживая, и вышла, тихонько притворив дверь. Дмитрия снова потянуло в сон: он закрыл глаза, укутавшись в мягкое лоскутное одеяло. И во сне почему-то вспомнилось, что у матери были синие, как весеннее небо, глаза.

После этого в Полоцке стало совсем тихо. Как будто мороз прихватил жизнь своей ледяной коркой и заморозил до самой светлой весны. Прошедший суд люди предпочитали не обсуждать; пороша засыпала поляну, и все напоминания о дне суда исчезли, стерлись. У князя Всеслава были свои заботы, привычный ход которых нарушило внезапное происшествие. Дмитрий поправлялся, правда, одной рукой двигал с прежней осторожностью и пока что к работе золотых дел мастера вернуться не мог. Вместо этого он помогал по хозяйству мастеру Ефрему и его жене: то дров наколоть нужно, то дверь с крылечком подлатать, то починить что в доме. Ко всем работам парнишка был привычен, всему пришлось учиться рано и без чужой помощи, да и, к тому же, мелкие, но необходимые дела помогали отвлечься от грустных мыслей и хотя бы ненадолго перестать думать о погибшей девушке.

Ни дня не проходило, чтобы Дмитрий не думал о ней. Однако с каждым разом черты ее милого, простого и открытого лица словно мягкой льняной тряпицей постепенно стирались из памяти. Он помнил, что глаза у нее были зеленые, что над высоким лбом легкими волнами вились темно-русые прядки, выпадающие из жиденькой косы, что у нее были нежные, но сильные руки, вечно испещренные следами от кошачьих царапин, но сам облик Весняны он уже представить не мог, как бы ни старался. Правду говорили старухи: покойный уходил из родного мира, переступал черту Яви, и даже самые близкие со временем забывали его. Не полностью, конечно, ведь боль утраты уйти не может, может только притупиться, — а оставались лишь отдельные черты, слова, взгляды, поступки. Младшие ребятишки, дети мастера, тоже забывали старшенькую, хотя многое в доме напоминало о ней: лента ли оброненная, забытая ли ткацкая дощечка, случайно найденное в сундуке алое праздничное платье…

Когда рука совсем зажила и забылась боль, отошла назад, прикрытая ежедневными заботами, Дмитрий вернулся к себе. Мастер Ефрем с женой Ладой и пятью ребятишками от четырех до десяти солнцеворотов хорошо справлялись со всем хозяйством и без него, и ему не хотелось быть обузой. Вот только в своей избе-горнице одиночество ощущалось еще сильнее, словно так было всегда. Митька не раз мечтал, как на Ярилин день спросит у Весняны, станет ли она его невестой, и если она ответит согласием — а в этом он не сомневался, — то их уже ничто не разлучит. Он станет работать в посаде, как и старый учитель, а Весеня будет заниматься хозяйством и детишками, когда пойдут.

Он и раньше держался в посаде особняком, ни с кем близкой дружбы не водил, а теперь и вовсе стал угрюм и неразговорчив. В храме появлялся редко, не приходил на каждую заутреню, а когда стоял, то едва кланялся и крестился так небрежно, будто его кто заставлял. Оклады на иконы, что были его последней работой, он честно доделал, но даже смотреть на них теперь не хотел. От прежней жизни, хорошей и спокойной, воротило.

Однажды, осматриваясь тихонько по сторонам на вечерней службе, он встретился глазами с княгиней Александрой. Она мягко и ласково улыбнулась ему, а потом снова отвернулась, слушая проповедь отца Филиппа. Все уже знали, что она ждет первенца, и многие, особенно молодые бабы и девчонки, молились и за нее. Любили княгиню в городе, и старики даже радовались, что Всеслав женился на княжне-славянке, а не чужеземке, как, к примеру, сделали братья-Ярославичи. Александру знали как женщину тихую, добрую и совсем простую, любое чужое горе или счастье откликалось ей, как свое, она умела подобрать хорошие, верные слова для каждого, кто в этом нуждался. Да и незаметно, порой невольно помогала супругу в решениях: не раз просила его за других людей, кто-то с ее помощи смог стать мастером, как и сам Митька, кто-то из маленьких ребятишек, оставшийся сиротой, был отдан в другую семью и принят чужими добрыми людьми, да всего и не упомнить…

Выходя из собора, Александра остановила юного мастера, взяв за плечо и отведя в сторону.

— Как твоя рука, Митя?

— Ничего, — тихо ответил парень, мельком взглянув на предплечье. Рана почти совсем затянулась, оставив в память о себе некрасивый, неровный шрам. — Двигается.

— Ты, дружок, не грусти о Весняне. Люди приходят в Явь и уходят, оставляя нам теплоту в сердце или горечь, — помолчав недолго, княгиня заговорила спокойно, утешающе, повторив недавние слова мужа. — Помни и молись за нее. Не хорони себя в этой беде, у тебя вся жизнь впереди. Свечу зажги за ее душу, подумай о ней, поблагодари за все, что было, а большего не надо.

— Я знаю, Александра Вячеславовна, — вздохнул Дмитрий, понурившись и ковыряя снег тупым носком поршня. — Только покуда не могу.

И с этими словами он развернулся и побрел в сумерках прочь от храма. Александра с грустью смотрела ему вслед, на его невысокую, слегка сутуловатую фигуру. И знала, что она тут уже бессильна: дальше, чтобы подняться и вновь жить, он должен справиться со своим горем сам.

А дни шли, северная зима в очередной раз выдалась суровой. В полях померзли озимые, проруби рыболовов замерзали и закрывались за одну только ночь, очень трудно стало работать. Племена чуди, ливи и эстов исправно платили дань, но и в их краях наступил обыкновенный зимний голод, и уроки [10] Урок(-и) — точный размер дани, установленный княгиней Ольгой (941 год). В зависимости от множества причин (географическое положение, плодородная земля, развитие охоты/рыболовства и др. видов промысла) уроки могли меняться. они отдавали только пушниной, серебряными гривнами и тканями, чего в Полоцке и без того было предостаточно. Но люди не боялись остаться без краюхи хлеба, знали, что за зимой будет весна, а в Маренино время [11] Маренино время — зима. Считалось, что с осени до весны светлые боги отдыхают, уступая место темным (Чернобог, Марена и др.) приходится терпеть стужу и нужду.